УВЕРТЮРА
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Январь 1915. Петроград.
ГРАНДИОЗ
Грааль-Арельскому.
Все наслажденья и все эксцессы,
Все звезды мира и все планеты
Жемчужу гордо в свои сонеты, -
Мои сонеты – колье принцессы!
Я надеваю под взрыв оркестра,
Колье сонетов (размах измерьте!)
Да, надеваю рукой маэстро
На шею Девы. Она – Беcсмертье!
Она вне мира, она без почвы,
Без окончанья и без начала...
Ничто святое ее зачало...
Кто усомнится – уйдите прочь вы!
Она безместна и повсеместна,
Она невинна и сладкогрешна,
Да, сладкогрешна, как будто бездна,
И точно бездна – она безбрежна.
Под барабаны, под кастаньеты,
Все содроганья и все эксцессы
Жемчужу гордо в колье принцессы,
Не знавшей почвы любой планеты...
В КОЛЯСКЕ ЭСКЛАРМОНДЫ.
Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды
По липовой аллее, упавшей на курорт,
И в солнышках зеленых лучат волособлонды
Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт...
Мореет: шинам хрустче. Бездумно и беcцельно.
Две раковины девы впитали океан.
Он плещется дессертно, - совсем мускат-люнельно, -
Струится в мозг и в глазы, по человечьи пьян...
Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь, пены блонды!
Нет больше океана, умчавшегося в ту,
Кто носит имя моря и солнца – Эсклармонды,
Кто на земле любезно мне заменил мечту!
БАРБАРИСОВАЯ ПОЭЗА.
Гувернантка – барышня
Вносит в кабинет
В чашечках фарфоровых
Creme d`epine vinette.
Чашечки неполные
Девственны на вид.
В золотой печеннице
Английский бисквит.
В кабинете общество
В девять человек.
Окна в сад растворены,
В сад, где речи рек.
На березах отсветы
Неба. О, каприз! –
Волны, небо, барышня
Цвета "барбарис".
И ее сиятельство
Навела лорнет
На природу, ставшую
Creme d`epine vinette...
ЦВЕТОК БУКЕТА ДАМ.
В букете дам Амьенскаго beau mond`a
Звучнее всех рифмует с резедой
Bronze-oxide блондинка Эсклармонда,
Цветя бальзаколетнею звездой.
Она остра, как квинт-эссенца специй,
Ее бравадам нужен резонанс,
В любовники берет "господ с трапеций"
И, так сказать, смакует mesalliance...
Условностям всегда бросает: "schoking!"
Экстравагантно выпускает лиф,
Лорнирует базарно каждый смокинг,
Но не во всяком смокинге калиф...
Как устрицу, глотает с аппетитом
Дежурнаго огейзерную дань...
При этом всем – со вкусом носит титул,
Иной щеке даря свою ладонь.
1911. Февраль.
beau mond` - высший свет.(фр.)
mesalliance... - мезальянс (фр.)
schoking! - Ерунда! (англ.)
В БЛЕСТКОЙ ТЬМЕ
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив:
Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!
В ЛИМУЗИНЕ
Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в корректном кавалере,
И в хрупоте танцующих резин
Восстановила голос Кавальери.
Кто звал ее на лестнице: "Manon?"
И ножки ей в прохладном вестибюле,
Хотя она и бросила: "mais non!" -
Чьи руки властно мехово обули?
Да все же он, пустой как шантеклер,
Проборчатый, офраченный картавец,
Желательный для многих кавалер,
Использованный многими красавец,
О, женщина! Зови его в турне,
Бери его, пожалуй, в будуары...
Но не води с собою на Масснэ:
Письмо Масснэ... Оно не для гитары!..
НА ОСТРОВАХ.
В ландо моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и "этих" дам.
Ах, в каждой "фее" искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! как безвопросно!
Как гривуазно! но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь.
И что тут прелесть? и что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
ВАЛЕНТИНА
Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландолета, девушками окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой извив.
Ты зашла ко мне в антракт (не зови его пробелом)
С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою грозой
Глаз восторженных и наглых. Ты была в простом и белом,
Говорила очень быстро и казалась стрекозой.
Этот день! С него – начало. Телефоны и открытки.
К начинаньям поэтессы я был очень милосерд,
И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки,
Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.
А потом... Купе. Деревня. Много снега, леса. Святки.
Замороженные ночи и крещенская луна.
Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.
Валентина безрассудна! Валентина влюблена!
Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:
Я "обманщик", ты сердита, т.е. просто трафарет.
Валентина, плутоглазка! остроумная чертовка!
Ты чаруйную поэму превратила в жалкий бред!
ТЕБЕ, МОЯ КРАСАВИЦА!
Ариадниной мамочке.
Вуаль светло-зеленая с сиреневыми мушками
Была слегка приподнята над розовыми ушками.
Вуаль была чуть влажная, она была чуть теплая,
И ты мне улыбалася, красивая и добрая...
Смотрела в очи ласково, смотрела в очи грезово,
Тревожила уснувшее и улыбалась розово.
И я не слышал улицы со звонами и гамами,
И сердце откликалося взволнованными гаммами.
Шла ночь, шурша кокетливо и шлейфами, и тканями,
Мы бархатною сказкою сердца друг другу ранили.
Атласные пожатия... рождения и гибели...
Отливы... содрогания... кружения и прибыли...
Да разве тут до улицы со звонами и шумами?!.
Да разве тут до города с пытающими думами?!.
Кумирню строил в сердце я, я строил в сердце пагоды...
Ах, губки эти алые и сочные, как ягоды!
Расстались... для чего, спроси... я долго грезил в комнате...
О, глазки в слезках-капельках, мои глаза вы помните?
Вы помните? вы верите? вы ждете! вы, кудесные!
Оне неповторяемы мгновенности чудесные!..
Я требую настойчиво, приказываю пламенно:
Исчезни, все мне чуждое! исчезни, город каменный!
Исчезни все, гнетущее! исчезни, вся вселенная!
Все краткое! все хрупкое! все мелкое! все тленное!
А мы, моя красавица, утопимся в забвении,
Очаровав порывностью бесстрасное мгновение!..
ПОЭЗА О ТЫСЯЧА ПЕРВОМ ЗНАКОМСТВЕ
Лакей и сен-бернар – ах, оба баритоны! –
Встречали нас в дверях ответом на звонок.
Камелии. Ковры. Гостиной сребротоны.
Два пуфа и диван. И шесть безшумных ног.
Мы двое к ней пришли. Она была чужою.
Он знал ее, но я представлен в этот раз.
Мне сдержанный привет, и сен-бернару Джою
Уйти куда-нибудь и не мешать – приказ.
Салонный разговор, удобный для аббата,
Для доблестной ханжи и столь же для гетер.
И мы уже не мы: Альфред и Травиата.
И вот уже оркестр. И вот уже партер.
Так: входим в роли мы совсем непроизвольно.
Но режет сердце мне точеный комплимент.
Как больно говорить! Как нестерпимо больно,
Когда предвидишь вот любой, любой момент!
Все знаем наперед: и будет то, что смято
Когда-то, кем-то, как и где – не все равно ль?
И в ужасе, в тоске, - Альфред и Травиата, -
Мы шутим – как тогда
! Лелея нашу боль...
1914. Осень.
В ОСЕНОКОШЕННОМ ИЮЛЕ.
Июль блестяще осенокошен.
Ах, он уходит! держи! держи!
Лежу на шелке зеленом пашен,
Вокруг – блондинки, косички ржи.
О, небо, небо! твой путь воздушен!
О, поле, поле! ты – грезы верфь!
Я онебесен! Я онездешен!
И Бог мне равен, и равен червь!
РОДНИК
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, – но всегда
В этой местности бьет ледяная
Неисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить)
Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты – символ России,
Изнедривающаяся струя!
К ЧЕРТЕ ЧЕРТА.
Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью
Осветозарено и олазорено лицо твое,
Лицо незримое, отожествленное всечертно с Вечностью,
Твое, - но чье?
В вагоне поезда, на каждой улице и в сновидении,
В театре ль, в роще ли, - везде приложится к черте черта,
Неуловимая, но ощутимая, - черта – мгновение,
Черта – мечта!
И больно-сладостно, и вешне-радостно! Жить - изумительно
Чудесно все-таки! Ах, сразу нескольких – одну любить!
Невоплощенная! Невоплотимая! тебя пленительно
Ждать – это жить!
ПОЭЗА СПИЧЕЧНАГО КОРОБКА.
Что это? – спичек коробок? –
Лучинок из берез?
И ты их не заметить мог? –
Ведь это ж грандиоз!
Бери же, чиркай и грози,
Восторжен, нагл и яр!
Ползет огонь на все стези:
В твоей руке – пожар!
Огонь! огонь, природоцап,
Высовывай язык!
Ликуй, холоп! Оцарься, раб!
Ничтожный, ты велик!
Мыза "Ивановка".1914. Начало июля.
РОНДО.
Прочувствовать тебя в лиловом пеньюаре,
Дробя грядущее и прошлое, дробя
Второстепенное, и сильным быть в ударе.
Увериться, что мир сосредоточен в паре:
Лишь в нас с тобой, лишь в нас! И только для тебя,
И только о тебе, венчая взор твой царий,
Читать тебе себя!
АМАЗОНКА
Я встретил у парка вчера амазонку
Под звуки бравурной раздольной мазурки.
Как кукольны формы у синей фигурки! –
Наглея восторгом, сказал я вдогонку.
Она обернулась, она посмотрела,
Слегка улыбнулась, раздетая взором,
Хлыстом помахала лукавым узором,
Мне в сердце вонзила дремучие стрелы...
А рыжая лошадь под ней гарцовала,
Упрямо топталась на месте кобыла
И право не знаю, - казалось ли, было, -
В угоду хозяйке, меня баловала...
BERCEUSE.
(На мотив Мирры Лохвицкой)
Ты так светла в клубящемся покрове.
Твое лицо – восходный Уротал.
В твоем дремучем чернобровье
Мой ум устало заплутал.
Ты вся – мечта коралловых уловов.
Твои уста – факирская печать.
В твоих очах, в очах лиловых,
Хотел бы сердце закачать.
А где-то плачь и грохоты орудий...
Так было встарь, так вечно будет впредь
Дай погрузиться в белогрудьи
И упоенно умереть!
ЭЛЕКТРАССОНАНС.
Что такое электрассонанс?
Это – молния и светлячок.
Сон и сказка. Гекзаметр и станс.
Мысль и греза. Пила и смычок.
Равнокровье и злой мезальянс.
Тайна ночи и женский зрачок.
Мирозданье – электрассонанс!
В ГОСТИНИЦЕ.
В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы
Я лежу в беcсоннице холодноватыми вечерами.
Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется
Из своего гнездышка - ... разбитое стекло в раме...
Из ресторана доносится то тихая, грустная музыка –
Какая-нибудь затасканная лунная соната,
То такая помпезная, - правда, часто кургузая, -
- ... Лилию оскорбляющее полнокровье граната...
И слышатся в этой музыке души всех женщин и девушек,
Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути.
И плачется, беcслезно плачется в номерной тиши кромешной
О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести...
КУЗИНА ЛИДА
Лида, ты – беззвучная Липковская. Лида, ты – хорошенькая девушка.
Стройная, высокая, изящная, ты – сплошная хрупь, ты вся – улыбь.
Только отчего же ты недолгая? Только отчего твое во льду ушко?
Только для чего так много жемчуга? Милая, скорей его рассыпь!
Русая и белая кузиночка, не идут тебе, поверь мне ландыши;
Не идут тебе, поверь мне, лилии, - слишком ты для белаго – бела...
Маки, розы нагло – оскорбительны, а лианы вьются, как змееныши; -
Трудно обукетить лиф твой девичий, чтобы ты сама собой была.
Папоротник в блестках изумрудовых, снег фиольно-белый и оискренный,
Пихтовые иглы эластичные – вот тебе единственный убор,
Девушке со старческой улыбкою, замкнутой, но, точно солнце, искренней,
Незаметно как-то умирающей, - как по ягоды идущей в бор...
НИКЧЕМНАЯ
Ты меня совсем измучила может быть, сама не ведая;
Может быть, вполне сознательно; может быть, перестрадав;
Вижусь я с тобой урывками: разве вместе пообедаю
На глазах у всех и каждого, - и опять тоска – удав.
О, безжалостница добрая! Ты, штрихующая профили
Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым!
Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили
Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым...
Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далечница!
Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад!
Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется,
Как орлу – в лазорь сияльную, как теченью – в водопад!
ЖУТКАЯ ПОЭЗА.
О, нестерпимо-больные места,
Где женщины, утерянные мною,
Навек во всем: в дрожании листа,
В порыве травном к солнечному зною,
В брусничных и осиновых лесах,
Во всхлипах мха – их жалобные плачи...
Как скорбно там скрипенье колеса!
Как трогательно блеянье телячье!
На севере и рощи, и луга,
И лады душ, и пьяненькие сельца –
Однообразны только для пришельца:
Для северян несхожесть их легка.
Когда-нибудь я встречу – это так! –
В таком лесу унылую старуху,
И к моему она приблизит уху
Лукавый рот. Потом за четвертак
Раcскажет мне пророчная шарманка
И их судьбе, всех жертв моих. Потом
Я лес приму, как свой последний дом...
Ты – смерть моя, случайная цыганка!
РОНДО ОРАНЖЕВАГО ЗАКАТА.
Невымученных мук, невыгроженных гроз
Так много позади, и тяжек сердца стук.
Оранжевый закат лианами оброс
Невыкорченных мук.
Оранжевый закат! ты мой давнишний друг
Как лепеты травы, как трепеты берез,
Как щебеты мечты... Но вдруг изменишь? вдруг?
>
Заплакать бы обжогом ржавых слез,
В них утопить колечки змейных скук
И ждать, как ждет подпоездник колес,
Невысмертивших мук!
ЕВГЕНИЯ.
Это имя мне было знакомо –
Чуть истлевшее пряное имя,
И в щекочущем чувственность дыме
Сердце было к блаженству влекомо.
Как волна – броненосцу за пену,
Как за плен – бег свободный потока,
Это имя мне мстило жестоко
За забвенье, позор, за измену...
Месть швырнула в лицо мне два кома,
Кома грязи – разврат и бескрылье.
Я кончаюсь в неясном усилье...
Это имя мне жутко-знакомо!..
КОГДА НОЧЕЛО.
Уже ночело. Я был около
Монастыря. Сквозила просека.
Окрест отгуживал от колокола.
Как вдруг собака, в роде мопсика,
Зло и неистово залаяла.
Послышались осечки хвороста,
И кто-то голосом хозяина
"Тубо!" пробаритонил просто.
Лес заветрел и вновь отгуживал
Глухую всенощную, охая.
Мне стало жутко, стало нужно
Людей, их слова. Очень плохо я
Себя почувствовал. Оглушенный,
Напуганный, я сел у озера.
Мне оставалось верст одиннадцать.
Решительность меня вдруг бросила, -
От страха я не мог подвинуться...
ПЯТИЦВЕТ I.
Заберусь на раcсвете на серебряный кедр
Любоваться оттуда на маневры эскадр.
Солнце, утро и море! Как я весело-бодр,
Точно воздух бездумен, точно мумия мудр.
Кто прославлен орлами – ах, тому не до выдр!..
РЕГИНА.
Когда поблекнут георгины
Под ало-желчный лесосон,
Идите к домику Регины
Во все концы, со всех сторон.
Идите к домику Регины
По всем дорогам и тропам,
Бросайте на пути рябины,
Дабы назад вернуться вам.
Бросайте на пути рябины:
Все ваши скрестятся пути,
И вам, искателям Регины,
Назад дороги не найти.
1913. Лето.Веймарн.
ЛИРОБАСНЯ.
Бело лиловеет шорох колокольчий –
Веселится летоветр;
Мы проходим полем, мило полумолча.
На твоей головке – фетр,
А на теле шелк зеленый, и – босая.
Обрываешь тихо листик и, бросая
Мелкие кусочки,
Смеешься, осолнечив лоб.
... Стада голубых антилоп
Покрыли травы, покрыли кочки...
Но дьяконья падчерица,
Изгибаясь, как ящерица,
Нарушает иллюзию...
Какое беззаконье!
- Если хочешь в Андалузию,
Не езди в Пошехонье...
Улыбаясь, мы идем на рельсы;
Телеграфная проволока
Загудела;
Грозовеет облако, -
К буре дело.
Попробуй тут, рассвирелься!..
НА ПРЕМЬЕРЕ.
Овеев желание грезовым парусом,
Сверкая устовым колье,
Графиня ударила веером страусовым
Опешенного шевалье.
Оркестромелодия реяла розово
Над белобархатом фойэ.
Графиня с грацией стрекозовой
Кусала шеколад-кайэ.
Сновала рассеянно блесткая публика
Из декольтэ и фрачных фалд.
А завтра в рецензии светскою рубрикой
Отметится шикарный гвалт.
ДИССО-РОНДО.
Ожили снова желанья...
Воспоминаний папирус
Снова ветреет, как парус,
И в бирюзе умиленья
Призрак слияния вырос.
Блекло-сафировый ирис
Вяло поет новолунье,
Льется душа снова через, -
Снова желанья.
Мысли, как сон, испарились
В прямости жизненных линий;
Долго со Злом мы боролись,
Отдых найдем в Аполлоне.
Снова сердца разгорелись,
Снова желанья!
ТЕНЬ АПЕЛЬСИННОЙ ВЕТКИ.
Из Тинь-Тунь-Линг.
Одиночила в комнате девушка.
Взволновали ее звуки флейты, -
Голос юноши в них... Голос, чей ты?
О, застынь в напряженной мечте ушко!
Чья-то тень на колени к ней падает, -
Из окна апельсинная ветка.
"Разорвал кто-то платье мне метко",
Грезит девушка с тайной отрадою...
ШАНТАЖИСТКА.
Так Вы изволите надеяться, что Вам меня удастся встретить
Уж если не в гостиной шелковой, так в жесткой камере судьи?
Какая все же Вы наивная! Считаю долгом Вам заметить:
Боюсь, Вы дело проиграете, и что же ждет Вас впереди?..
Конечно, с Вашею энергией, Вы за инстанцией инстанцию:
Съезд мировой, затем суд округа, потом палата и сенат.
Но только знаете, любезная, не лучше ль съездить Вам на станцию,
И там купить билет до Гатчины, спросив в буфете лимонад.
Он охладит Ваш гнев тропический, и Вы, войдя в вагон упруго,
Быть может, проведете весело в дороге следуемый час.
И, может быть, среди чиновников Вы повстречаете экс-друга,
Который – будем же надеяться! – не поколотит вовсе Вас!..
Приехав к месту назначения, Вы с ним отправитесь в гостиницу.
Он, после шницеля с анчоусом, Вам даст... Малагу-Аликант!
Вам будет весело и радостно, Вы будете, как именинница,
Ах, при уменьи, можно выявить и в проституции талант!..
Зачем же мне Вы угрожаете и обещаете отместки?
Зачем так нагло Вы хватаетесь за правосудия набат?
Так не надейтесь же, сударыня, что я послушаюсь повестки
И деньги дам на пропитание двоякосмысленных ребят!
ШАНСОНЕТКА ГОРНИЧНОЙ.
Я – прислуга со всеми удобствами –
Получаю пятнадцать рублей,
Не ворую, не пью и не злобствую
И самой инженерши честней.
Дело в том, что жена инженерская
Норовит обсчитать муженька.
Я над нею труню (я, ведь, дерзкая!)
И словесно даю ей пинка.
Но со мною она хладнокровная, -
Сквозь пять пальцев глядит на меня:
Я ношу бильедушки любовные.
От нее, а потом – для нее.
Что касается мужа господского -
Очень добр господин инженер...
"Не люблю, – говорить, - ультра-скотского
Вот, супруги своей – например"...
...........................
В результатах мы скоро поладили, -
Вот уж месяц, как муж и жена.
Получаю конфекты, материи
И филипповские пирожки,
И – на зависть кухарки Гликерии,
Господина Надсона стишки.
Я давно рассчитала и взвесила,
Что удобная должность, ей-ей:
Тут и сытно, и сладко, и весело,
Да вдобавок пятнадцать рублей!
ОЗЕРОВАЯ БАЛЛАДА.
Св. кн. О.Ф. Имеретинской.
На искусственном острове крутобрегого озера
Кто видал замок с башнями? кто к нему подплывал?
Или позднею осенью, только гладь подморозило,
Кто спешил к нему ветрово, трепеща за провал?
Кто, к окну приникающий, созерцания пестрого
Не выдерживал разумом – и смеялся навзрыд?
Чей скелет содрогается в башне мертвого острова,
И под замком запущенным кто, прекрасный, зарыт?
Кто насмешливо каялся? кто возмездия требовал?
Превратился кто в филина? кто – в летучую мышь?
Полно, полно, то было ли? может быть, вовсе не было?..
... Завуалилось озеро, зашептался камыш.
ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО.
Как блёкло ткал лиловый колокольчик
Линялую от луни звукоткань!
Над ним лунел вуалевый эольчик
И, камешки кидая в воду: "кань",
Чуть шепотал устами, как коральчик...
Он был оно: ни девочка, ни мальчик.
На озере дрожал электробот.
Все слушали поэта – экстазера
И в луносне тонули от забот.
Но призраками Серого Мизэра
Шарахнулся пугающий набат, -
И в отблесках пылающего замка
Умолк поэт, как жалкий акробат...
Царица Жизнь воспитана, как хамка!
НА ГОЛОС ВЕСЕННЕЙ НОВЕЛЛЫ.
Обстругав ножом ольховый прутик,
Сделав из него свистящий хлыстик,
Королева встала на распутье
Двух аллей. И в девственном батисте
Белолильной феей замерла.
Вот пошла к избушке столяра,
Где лежали дети в скарлатине,
Где всегда отточенный рубанок
Для гробов, для мебели, для санок.
Вот и пруд, олунен и отинен,
Вот и дом, огрустен и отьмён.
- Кто стучит? – спросил столяр Семен.
"Королева"... шепчет королева.
Прохрипели рыжие засовы.
Закричали в отдаленье совы.
Вспомнилась весенняя новелла:
В ясенях отданье столяру.
Он впустил. Взглянула – как стрелу,
Прямо в глаз любовника метнула.
И пошла к отряпенной кроватке.
Смерть и Жизнь над ней бросали ставки.
Было душно, холодно и лунно.
Столяриха билась на полу
И кричала: "дайте мне пилу"!
ЭСКИЗЕТКА.
Соны качеля, белесо ночело.
Лес печалел в белосне.
Тюли эоля качала Марчелла:
- Грустно весенне усни! -
Точно ребенка, Марчелла качала
Грезы, меня и весну.
Вот пробесшумела там одичало
Глуше затишия мышь.
Крылья дымели, как саван истлевший.
- Сердце! тебя не поймешь,
Лед запылавший!
ЭГО – РОНДОЛА.
Я – поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой.
Ее сердце запело... Ее сердце крылато... Но
Стебель есть у нее. Перерублю, и...
Белый лебедь раскрыл бирюзовые очи. Очи лилии
Лебедь раскрыл. Его сердце запело. Его сердце
Крылато! Лебедь рвется в Эфир к облакам –
К белым лилиям неба, к лебедям небес!
Небесная бирюза – очи облак. Небо запело!.. Небо
Крылато!.. Небо хочет в меня: я – поэт!
ПРОМЕЛЬК.
Ив. Лукашу.
Голубые голуби на просторной палубе.
А дождинки капали, - голуби их попили.
На просторной палубе голубые голуби
Все дождинки попили, а дождинки капали.
ПЯТИЦВЕТ II.
В двадцать лет он так нашустрил:
Проституток всех осёстрил,
Астры звездил, звезды астрил,
Погреба перереестрил.
Оставалось только – выстрел.
В РЕСТОРАНЕ.
Граалю Арельскому.
Воробьи на дорожке шустрятся.
Зеленеют кудри кротекуса.
Привезли из Остэндэ устрицы
И стерлядей из Череповца.
- Послушайте, вы, с салфеткою,
Накройте мне стол под липою;
И еще я вам посоветую
Не стоять каменной глыбою,
А угостить меня рыбою,
Артишоками и спаржей.
Вы поняли? – "Помилуйте, даже
Очень
И буду точен".
ОТЧАЯНИЕ.
Я, разлоконив волосы русые,
Ухватила Петьку за ушко,
В него шепнула: "тебя я скусаю"...
И выпила бокал Клико.
Успокоив его, благоматного,
Я дала ему морковки и чайку
И, закричавши: "Всего приятного!",
Махнула серной по лужку.
Муж приехал с последним автобусом –
Будничный, потертый манекен...
Я застонала, и перед образом
Молила участи Кармен!..
ПОЭЗА О "MIGNON".
Не опоздайте к увертюре:
Сегодня ведь "Mignon" сама!
Как чаровательны, Тома,
Твои лазоревые бури!
"Mignon"!.. она со мной везде:
И в бледнопалевых гостиных,
И на форелевых стремнинах,
И в сновиденьях, и в труде.
Ищу ли женщину, с тоской
Смотрюсь ли в давнее былое,
Кляну ль позорное и злое, -
"Mignon"!.. она везде со мной!
И если мыслю и живу,
Молясь без устали Мадонне,
То лишь благодаря "Миньоне" –
Грезовиденью наяву...
Но ты едва ли виноват,
Ея бесчисленный хулитель:
Нет, не твоя она обитель...
О, Арнольдсон! о, Боронат!
БЛАЖЕННЫЙ ГРИША.
Когда проезжает конница
Мимо дома с красною крышей,
В кухне дрожит иконница,
Сколоченная блаженным Гришей...
И тогда я его мучаю
Насмешкою над дребезжаньем...
Убегает. И над гремучею
Речкою льет рыданья.
И хотя по благочестию
Нет равного ему в городе,
Он злится, хочет мести,
Мгновенно себя очортив...
ПРЕДОСТЕРЕГАЮЩАЯ ПОЭЗА.
Художники! бойтесь "мещанок":
Они обездарят ваш дар
Своею врожденною сонью,
Своим организмом шарманок;
Они запесочат пожар
В душе, где закон – Беззаконье.
Страшитесь и дев апатичных,
С улыбкой безлучно-стальной,
С лицом, постоянным как мрамор:
Их лики, из псевдо-античных,
Душе вашей бально-больной
Грозят безпросыпным кошмаром.
Они не прощают ошибок,
Они презирают порыв,
Считают его неприличьем,
"Явленьем дурного пошиба"...
А гений – в глазах их – нарыв,
Наполненный гнойным величьем!..
CHANSONNETTE.
Изящная, среднего роста
С головкою bronze-oxide,
Она – воплощение тоста.
Mais non, regardez, regardez!
Пикантная, среднего роста,
Она – героиня Додэ.
Поклонников много, - их до ста.
Mais non, regardez, regardez!
Но женщина среднего роста
Бывает высокой
en deux...
И надо сознаться, что просто, -
Mais non, regardez, regardez!
1909. Ноябрь.
CHANSONNETTE - песенка (фр.)
Mais non, regardez, regardez! - но нет, смотрите, смотрите! (фр.)
en deux - вдвое, надвое (фр.)
ОНА КРИТИКУЕТ...
Нет, положительно искусство измельчало,
Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
Но пунктам разберем, и с самого начала;
Начнем с поэзии: она полна калек.
Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,
А критика ему дала поэта роль...
Поэт! хорош поэт!.. ходячая малага!..
И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
Как вы сказали, граф? до пьянства нет нам дела?
И что критиковать мы можем только труд?
Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
Не интересно мне!.. тем более, что тут
Навряд ли вы нашли б занятные сюжеты,
Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
Блестящие балы, алмазы, эполеты, -
О, я убеждена, что пишет он "en russe".
Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,
Аристократам мысли, чувства и идей,
Неинтересен он, бряцающий на лире
Руками пьяными, безвольный раб страстей.
Ах, да не спорьте вы! поэзией кабацкой
Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз "нет"!
Талантливым не может быть поэт
С фамилией – pardon! – такой... дурацкой.
И как одет! Mon Dieu! Он прямо хулиган!..
Вчера мы с Полем ехали по парку,
Плетется он навстречу, - грязен, пьян;
Кого же воспоет такой мужлан?.. кухарку?!..
Смазные сапоги, оборванный тулуп,
Какая-то ужасная папаха...
Сам говорит с собой... взгляд страшен, нагл и туп...
Поверите? – я чуть не умерла от страха.
Не говорите мне: "он пьет от неудач"!
Мне, право, дела нет до истинной причины.
И если плачет он, смешон мне этот плач:
Сантиментальничать ли создан мужчина
Без положенья в обществе, без чина?!.
en russe - по-русски,
Mon Dieu - мой Бог (фр.)
Конец первой части.
Поэт, который любил в стихах и в жизни, и с легкостью своими рифмами покорял женские сердца - искал женщину своей мечты всю жизнь, и каждый раз влюблялся страстно, без остатка, восхищался многими женщинами и осыпал их дифирамбами. "Любовь! ты - жизнь, как жизнь - всегда любовь" - таким он видел смысл жизни, и женщины отвечали ему любовью: "Все мои принцессы - любящие жены, Я, их повелитель, любящий их муж. Знойным поцелуем груди их прожжены, И в каскады слиты ручейки их душ". "Тринадцатая"
Прекрасно помню, как в детстве меня буквально заворожили строки из
книги воспоминаний Михаила Арго, посвященные малоизвестному в то время Игорю Северянину.
"Как правило, актерское чтение стихов существенно отличается от авторского. ...Поэты по большей части перегибают палку в сторону напевного произнесения, жертвуя смыслом, содержанием и сюжетом своих стихов во имя благозвучия и напевности. По свидетельству современников, именно так читал свои стихи Пушкин, а до него многие поэты, начиная с Горация и Овидия.
Так же распевно, пренебрегая внутренним смыслом стиха, совершенно однотонно произносил свои произведения Игорь Северянин. Большими аршинными шагами в длинном черном сюртуке выходил на эстраду высокий человек с лошадино-продолговатым лицом; заложив руки за спину, ножницами расставив ноги и крепко-накрепко упирая их в землю, он смотрел перед собою, никого не видя и не желая видеть, и приступал к скандированию своих распевно-цезурованных строф. Публики он не замечал, не уделял ей никакого внимания, и именно этот стиль исполнения приводил публику в восторг, вызывал определенную реакцию у контингента определенного типа. Все было задумано, подготовлено и выполнено.
"Королева игра-а-ала в башне замка Шопе-э-на, И, внимая Шопе-эну, полюбил ее паж!"
Конечно, тут играла роль и шаманская подача текста, и подчеркнутое безразличие поэта, и самые зарифмовки. Закончив чтение, Северянин удалялся все теми же аршинными шагами, не уделяя ни поклона, ни взгляда, ни улыбки публике, которая в известной своей части таяла, млела и истекала соками преклонения перед «настоящей», «чистой» поэзией".
Правда, в отличие от большинства моих современников, с поэзией Северянина я была знакома. Моя бабушка бережно хранила целую тетрадь аккуратно переписанных стихов, которые действительно завораживали немыслимыми образами, типа:
"Моя дежурная адъютантесса,
Принцесса Юлия де Вианто,
Вмолнилась в комнату, быстрей экспресса…"
И так далее, и тому подобное. Между прочим, широко цитируемые "ананасы в шампанском" - это тоже изобретение Северянина. Его современники бывали, скажем так, обескуражены, когда в ресторане он заказывал… рюмку водки с соленым огурцом. Здравый смысл и простота - типичные качества Тельца не могли не проявиться хотя бы в этом.
Принято думать, что всероссийская слава Игоря Северянина пошла со знаменитой обмолвки Толстого о ничтожестве русской поэзии. В 1909 г. некий журналист привез одну из брошюр Северянина в Ясную Поляну и прочитал
стихи из нее Льву Толстому. Сиятельного графа и убежденного реалиста резко возмутило одно из "явно иронических" стихотворений - «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки», - и он разнес поэта в пух и прах. После чего, говоря словами самого поэта, "всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну... С легкой
руки Толстого, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, - в вечерах, а может быть, и в благотворителях, — участие", — вспоминал позднее поэт.
Но, как ни парадоксально, благодаря этому имя будущего кумира эстрад и редакций замелькало на страницах газет. Но давайте обо всем по порядку.
Игорь-Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) родился 16 мая 1887 г. в Петербурге. Мать его происходила из известного дворянского рода Шеншиных, к коим принадлежал и, нити родства связывали ее с Фетом, Карамзиным, Коллонтай. Стихи начал писать в 8 лет. Впервые опубликовался в журнале "Досуг и дело" за 1905 год: там под фамилией Игорь Лотарев было помещено стихотворение "Гибель Рюрика". Псевдоним появился позднее.
Кстати, сам Игорь-Северянин писал его именно через дефис: как второе имя, а не фамилию. Имя Игорь было дано ему по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение "Северянин" делало псевдоним близким к "царственным" именам и означало место особенной любви. Но традиция писать "Северянин" как фамилию закрепилась так же, как традиция толковать поэта односторонне по его "экстазным" стихам.
Первая любовь Игоря Северянина была его кузиной. Елизавета Лотарева была старше своего родственника на пять лет, ей только что исполнилось… семнадцать. Они проводили летние месяцы в семейной усадьбе, играли, спорили и говорили обо всем на свете. И были счастливы. Позднее Игорь посвятил своей возлюбленной несколько прекрасных стихов, но после пяти лет полу-дружбы, полу-любви Елизавета вышла замуж. Брачная церемония травмировала слишком впечатлительного поэта, ему стало дурно в церкви.
Настоящее чувство пришло немного позже. В 1905 году состоялась встреча, оставившая неизгладимый отпечаток на жизни и творчестве поэта. С Евгенией, тогда еще Женечкой Гуцан. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами. Больше задаривать было нечем... Кто он был? Всего лишь восемнадцатилетний юнец, без образования, без специальности и без гроша в кармане. Но при этом крайне уверенный в себе, ничуть не сомневающийся, что совсем скоро будет богат и известен...
"Я - гений, Игорь Северянин!"
И вдруг Евгения забеременела, а о женитьбе не могло быть и речи. И она стала содержанкой, что дало повод поэту патетически воскликнуть:
"Ты ко мне не вернешься, даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки…"
"Дочурку" Северянин увидел лишь шестнадцать лет спустя. Тамара стала балериной и была очень похожа на него, ничего не унаследовав от красавицы-матери. Но у Игоря Васильевича тогда уже была своя, другая семья. Романтического примирения-воссоединения не состоялось…
…В конце жизни, когда пришла пора подводить итоги, Игорь Васильевич, оглядываясь назад, с грустью признался самому себе, что в ранней молодости ему очень мешали правильно воспринимать людей и "глупая самовлюбленность", и "какое-то скольженье по окружающему". И это относится и к друзьям, которых он недооценил, и к женщинам: "в последнем случае последствия бывали непоправимыми и коверкали жизнь, болезненно и отрицательно отражаясь на творчестве". Поскольку эта запись сделана в дневнике, когда он непоправимо и навсегда расстался с двумя "недооцененными" им женщинами - своей первой любовью Евгенией и единственной законной женой эстонкой Фелиссой Круут, можно предположить, что приведенная выше сентенция относится именно к ним.
Но до всего этого было еще очень далеко. А тогда, Северянин вошел в моду. В 1911 г. Валерий Брюсов, тогдашний поэтический мэтр, написал ему дружеское письмо. Другой мэтр символизма, Федор Сологуб, принял активное участие в составлении первого большого сборника Игоря Северянина "Громокипящий кубок" (1913), сопроводив его восторженным предисловием. А современники бывали откровенно шокированы действительным бытом "святозарного", на поэтических выступлениях которого обезумевшие от восторга поклонницы кидали к его ногам бриллианты и золотые украшения.
"Из мемуаров Георгия Иванова "Петербургские зимы":
Была весна 1911 года. Мне было семнадцать лет. Я напечатал в двух-трех журналах несколько стихотворений, завел уже литературные знакомства с Кузминым, Городецким, Блоком, был полон литературой и стихами. Имени Северянина я до тех пор не слышал. Но, роясь однажды на «поэтическом» столике у Вольфа, я раскрыл брошюру страниц в шестнадцать, на задней стороне обложки которой объявлялось, что Игорь Северянин принимает молодых поэтов и поэтесс - по четвергам, издателей по средам, поклонниц по вторникам и т. д. Все дни недели были распределены и часы точно указаны, как в лечебнице.
Я прочел несколько стихотворений. Они меня «пронзили»... Чем, не знаю. Однако, я не сразу решился пойти "на прием к мэтру". Как держаться, что сказать? Еще одно обстоятельство смущало меня: несомненно, человек, каждый день принимающий посетителей разных категорий, стихи которого полны омарами, автомобилями и французскими фразами,— человек блестящий и великосветский. Не растеряюсь ли я, когда, когда надменный слуга в фиалковой ливрее проведет меня в ослепительный кабинет, когда появится сам Игорь Северянин и заговорит со мной по-французски с потрясающим выговором?.. Но жребий был брошен, извозчик нанят, отступать было поздно...
Игорь Северянин жил в квартире № 13. Этот роковой номер был выбран помимо воли ее обитателя. Так нумеровалась самая маленькая, самая сырая, самая грязная квартира во всем доме. Ход был со двора, кошки шмыгали по обмызганной лестнице. На приколотой кнопками к входной двери визитной карточке было воспроизведено автографом с большим росчерком: Игорь Северянин. Я позвонил. Мне открыла маленькая старушка с руками в мыльной пене. «Вы к Игорю Васильевичу? Обождите, я сейчас скажу»... Мы проговорили весь вечер, поочередно читая друг другу стихи. С этого дня началось наше знакомство.
Моя дружба и Игорем Северяниным, и житейская, и литературная, продолжалась недолго. Мы расстались, когда он был в зените своей славы. Бюро газетных вырезок присылало ему по пятьдесят штук в день, сплошь и рядом целые страницы, полные восторгов или ярости (что, в сущности, все равно для "техники славы"). Его книги имели небывалый для стихов тираж, громадный зал городской Думы не вмещал всех желающих попасть на его "поэзо-вечера". Неожиданно сбылись все его мечты: Тысячи поклонниц, цветы, автомобили, шампанское, триумфальные поездки по России … это была самая настоящая, несколько актерская, пожалуй, слава".
Начавшаяся первая мировая война, пусть и не сразу, сменила общественные интересы, сместила акценты, ярко выраженный гедонистический восторг поэзии Северянина оказался явно не к месту. Сначала поэт даже приветствовал войну, собирался вести поклонников "на Берлин", но быстро понял ужас происходящего и опять углубился в личные переживания, заполняя дальше дневник своей души.
А 27 февраля 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве Игорь-Северянин был избран «королем поэтов». Вторым был признан В. Маяковский, третьим - В. Каменский. На вечере присутствовал и Александр Блок, но никакого титула удостоен не был. Нам, знающим дальнейшее развитие истории, можно либо усмехнуться, либо пожать плечами. Кто сейчас помнит Каменского? Кто будет сравнивать Маяковского с Северяниным - "круглое с красным"? Но суд современников всегда менее объективен, нежели суд потомков.
Через несколько дней "король" уехал с матерью и своей "Музой музык" - гражданской женой Марией Домбровской - на отдых в эстонскую приморскую деревню Тойла, а в 1920 г. Эстония отделилась от России. Игорь Северянин оказался в вынужденной эмиграции, но чувствовал себя уютно в маленькой "еловой " Тойле с ее тишиной и покоем, много рыбачил. Довольно быстро он начал вновь выступать в Таллине (сейчас Таллинн) и других местах.
Важно подчеркнуть: Игорь Северянин не считал себя эмигрантом. Он говорил: "Я дачник с 1918 года". Он был уверен, что "дачное" пребывание в Тойла временно. Когда пройдет полоса гражданских и межнациональных войн, когда в России жизнь упрочится и установится твердый мир - он вернется в Петроград!
Тем не менее, 1920 году отношение Игоря Северянина к Эстонии углубляется, становится более весомым в плане постижения. Нужно, впрочем, сказать, что Эстония, как часть России, воспринималась им из Тойла поначалу поверхностно, преимущественно как ряд пейзажей. Естественная благодарность к "краю благословенному" за то, что он приютил его и близких в период революционного разгула со временем переросла в куда более сложное и прочное чувство. И, наконец, в Эстонии он нашел свою "королевочку"…
Со своей будущей женой, тогда еще гимназисткой, Северянин познакомился именно в Тойле. По-видимому, Игорь Васильевич увидел в случайной встрече небесное знамение. Мать, Наталья Степановна, единственная женщина, которая скрашивала его холостое житье-бытье (после того как подруга Игоря Васильевича, еще недавно вроде бы влюбленная и нежная, готовая на любые жертвы ради их взаимного счастья, не выдержав испытания захолустьем, ушла от него), была совсем плоха, местный доктор сказал: безнадежна... И вот судьба, словно бы сжалившись, посылала ему эту строгую девочку, чтобы, тридцатичетырехлетний поэт не остался в тоскливом одиночестве.
Похоронив матушку, которая скончалась 13 ноября 1921 года, Северянин скоропалительно, и сорока дней не минуло со дня похорон, спасаясь от ужаса одиночества на чужбине, «осупружился». Да, в высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной "эсточке", ученой дочке деревенского плотника, не было элегантной рафинированности Марии Домбровской, которую он назвал в посвящении к "Громокипящему кубку" - "Моей тринадцатой и, как Тринадцатой, моей последней", и с которой он прожил вместе шесть с половиной лет.
В Фелиссе, нежно названной им «Фишкой», вообще не было ничего из того, что пленяло Северянина в женщинах — игры, кокетства, легкости, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего хронически недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное — врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, о его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет.
"Любовь беспричинна" - считал поэт, поэтому и восхищался многими женщинами, хотя одновременно с дифирамбами осыпал их многочисленными упреками: в корыстолюбии, бездуховности, меркантильности. Молодая жена была совершенно лишена всех этих недостатков, хотя впоследствии именно это Северянин и поставил ей в вину. Тельцы предпочитают покровительствовать сами, а не быть под чьей-либо опекой.
С Фелиссой поэт прожил 16 лет и это был единственный законный брак в его жизни. За ней Игорь-Северянин был как за каменной стеной, она оберегала его от всех житейских проблем, а иногда и спасала. Перед смертью Северянин признавал разрыв с Фелиссой в 1935 году трагической ошибкой. Ей он посвятил около двухсот стихотворений, в том числе "Поэзу голубого вечера" и "Поэзу счастья".
"Когда тебя я к сердцу прижимаю,
И твоего капота тлеет тюль,
Могу ли я не радоваться маю
И пережить любимую могу ль?"
Вообще 1921 год стал в судьбе поэта переломным. Меняются его политические устремления, о чем свидетельствуют его новые стихи. Налаживаются его связи с соседними странами. Он принял эстонское гражданство. Нельзя сбросить со счетов и того весомого факта, что, женившись на эстонке, Северянин из "петербургского дачника" превращался в жителя Тойла.
Игорь-Северянин по-прежнему много писал: в 1919-1923 гг. выходят 9 новых книг. С 1921 года поэт гастролирует и за пределами Эстонии: 1922 год - Берлин, 1923 - Финляндия, 1924 - Германия, Латвия, Чехия... Но все же большую часть времени Северянин проводил в Тойла, за рыбной ловлей.
Да и время его, по-видимому, безвозвратно прошло: у русскоязычных эмигрантов были другие проблемы, в Советском Союзе поэта давным-давно забыли, настолько неактуальны оказались его королевы, гризетки и ландо. Да и ему самому в вечном поиске средств к существованию было уже не до пажей и будуаров.
Вообще тема о попытках поэта вернуться на родину в печати не рассматривалась. Все комментарии по этому вопросу до крайности скудны и едины в следующей формулировке: "Северянин встретил местную молодую девушку, сделал ей предложение, женился и этим предопределил свою судьбу". На этом тема была исчерпана.
Между тем творчество поэта, его переписка, а также воспоминания современников дают возможность проникнуть в полную драматизма жизнь его вне родины, где решительная попытка вернуться в Россию в силу ряда обстоятельств преобразовалась в несбыточные надежды о таком возвращении, а присоединение Эстонии к России выпятило очевидный факт: северянинские
стихи не вписывались в советскую литературу предвоенных лет.
Игорь Северянин как поэт, похоже, всегда жил в двух измерениях: реальная жизнь, где его постоянно ожидали удары и из которой он постоянно пытался бежать, и мечта, сказка, которую он создавал на свою потребу и в которой всегда находил себе удобное место. В созданном им мире королев и пажей он выбрал себе роль пажа, затем наступила очередь придуманной им страны, где люди жили по принципам, исповедуемым им самим. А на смену ей пришла сказочная Россия с цыганами и разбойниками, с хмельными брагами, избяными бабами и т.п. В этой сказочной России было все возможно, даже возврат поэта. Реальная жизнь оставляла мало времени для сказок.
Но он еще не испил свою горькую чашу до дна: за шестнадцать лет слова "пора домой" потеряли у него свою действенность, обветшали и постарели, как и их автор. Слишком много теперь связывало Северянина с Эстонией. В 1935 году он оставил жену и стал жить со своей новой спутницей - Верой Коренди, мило переименованную им в “Струйку Токая” из-за того, что она всю свою жизнь искала тот единственно верный вариант легенды, при котором "струйка Токая не прольется мимо оскорбляемого водкой хрусталя".
Постаревший, нервный и больной, он стал тяжелой ношей для молодой женщины. Не пограничный шлагбаум стоял у него на пути, а иностранное гражданство, не расторгнутый брак, болезни и наконец - неопределенность будущего на родине не оставляли практически никакого выхода.
"Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман..."
К концу 1939 года судьба Эстонии была предрешена: ей предстояло войти в состав СССР. Северянин знал об этом и, как кажется, чтобы оправдаться перед новым жестоким режимом, написал стихотворение "Наболевшее" - покаянная исповедь перед новой властью и перед читателем.
С присоединением Эстонии формальное возвращение Северянина на родину состоялось. Но неосуществленным оставалось его возвращение как поэта. Друзья безуспешно пытались убедить различные редакции опубликовать
стихи Северянина. В 1940 поэт признается, что "издателей на настоящие
стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю".
На пороге стояли война и оккупация Эстонии. 20 декабря 1941 года Северянин скончался. Поэт похоронен в Таллине. На памятнике помещены его строки:
"Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!"
После войны понадобилось еще тридцать лет, чтобы на родине поэта появился сборник его стихов.
Светлана МАРЛИНСКАЯ.
Оригинал записи и комментарии на
„УВЕРТЮРА. АНАНАСЫ В ШАМПАНСКОМ”
Игорь Васильевич Лотарев/ Северянин (1887-1941 г.)
Перевод с русского языка на болгарский язык: Красимир Георгиев
Ананаси в шапманско! Ананаси в шампанско!
Удивително вкусно, искрометно, добро!
Цял съм в нещо норвежко! Цял съм в нещо испанско!
Вдъхновен съм от порив! И заострям перо!
Хвъркат аероплани! Пърхат автомобили!
Ветросвирят експреси! Платноходи свистят!
Някой тук е целуван! Там са някой пребили!
Ананаси в шампанско – пулс с вечерния свят!
В група с нервни девойки, в обществото им дамско,
аз бедите житейски претворих в блянофарс...
Ананаси в шампанско! Ананаси в шампанско!
От Москва – в Нагазаки! От Ню Йорк – чак до Марс!
Ударения
УВЕРТЮРА. АНАНАСИ В ШАМПАНСКО
Анана́си в шапма́нско! Анана́си в шампа́нско!
Удиви́телно вку́сно, искроме́тно, добро́!
Ця́л съм в не́што норве́жко! Ця́л съм в не́што испа́нско!
Вдъхнове́н съм от по́рив! И зао́стрям перо́!
Хвъ́ркат аеропла́ни! Пъ́рхат автомоби́ли!
Ветросви́рят експре́си! Платнохо́ди свистя́т!
Ня́кой ту́к е целу́ван! Там са ня́кой преби́ли!
Анана́си в шампа́нско – пу́лс с вече́рния свя́т!
В гру́па с не́рвни дево́йки, в обштество́то им да́мско,
аз беди́те жите́йски претвори́х в блянофа́рс...
Анана́си в шампа́нско! Анана́си в шампа́нско!
От Москва́ – в Нагаза́ки! От Ню Йо́рк – чак до Ма́рс!
Превод от руски език на български език: Красимир Георгиев
Игорь Северянин
УВЕРТЮРА. АНАНАСЫ В ШАМПАНСКОМ
Удивительно вкусно, искристо́ и остро́!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
УВЕРТЮРА. АНАНАСИ У ШАМПАНСЬКОМУ (переклад на українську мову: Николай Сысойлов)
Дивно смачно і гостро – мов би в іскрах нутро!
На мені щось норвезьке! На мені щось іспанське!
Надихаюсь поривно! І берусь за перо!
Скрекіт аеропланів! Гуркіт автомобілів!
Вітро-присвист експресів! Крилоліт буєрів!
Там – когось цілували! Десь – когось-то побили!
Ананаси й шампанське.. – це як пульс вечорів!
Для дівчаток нервових, – в колі ревнощів дамських, –
Я з життєвих трагедій.. сотворю мрію-фарс...
Ананаси й шампанське! Ананаси й шампанське!
Із Москви – в Нагасакі! Із Нью-Йорка – на Марс!
---------------
Руският поет, писател, драматург и преводач Игор Северянин (Игорь Васильевич Лотарёв) е роден на 4/16 май 1887 г. в Петербург. Първите му поетични публикации са от 1904 г. Превежда поезия от френски, естонски, полски и югославски поети. Привърженик е на литературното направление егофутуризъм. Автор е на стихосбирките „Громокипящий кубок” (1913 г.), „Ананасы в шампанском” (1915 г.), „Соловей” (1923 г.), на автобиографичния роман в стихове „Колокола собора чувств” (1925 г.), на сборника „Медальоны” (1934 г.), проникнат от любов към родината, на произведенията „Зарницы мысли” (1908 г.), „А сад весной благоухает” (1909 г.), „Интуитивные краски” (1910 г.), „Весенний день” (1911 г.), „Качалка грёзэрки” (1912 г.), „С крестом сирени” (1913 г.), „Златолира” (1914 г.), „Victoria regia” (1915 г.), „Поэзоантракт” (1915 г.), „Собрание поэз” (1918 г.), „За струнной изгородью лиры” (1918 г.), „Поэзо-концерт” (1918 г.), „Creme de Violettes” (1919 г.), „Puhajogi” (1919 г.), „Вервэна” (1920 г.), „Менестрель” (1921 г.), „Миррэлия” (1922 г.), „Падучая стремнина” (роман в стихове, 1922 г.), „Плимутрок” (комедия, 1922 г.), „Фея Eiole” (1922 г.), „Трагедия титана” (1923 г.), „Роса оранжевого часа” (1925 г.), „Рояль Леандра” (роман в стихове, 1925 г.), „Классические розы” (1931 г.), „Адриатика” (1932 г.) и др. След 1918 г. живее в Естония. Умира на 20 декември 1941 г. в Талин.
"Игорь Северянин - форель культуры. Эта ироничная, капризно-музыкальная рыба, будто закапанная нотами, привыкла к среде хрустальной и стремительной. Как музыкально поэт пишет о России: "На реке форелевой уток не расстреливай"
Андрей Вознесенский
В конце 1941 года, когда немцы оккупировали Прибалтику, гражданин Эстонии русский поэт Игорь Северянин (настоящее имя - Игорь Васильевич Лотарев) был очень болен. Его телеграмма в Москву М.И.Калинину, с просьбой помочь эвакуироваться в советский тыл осталась без ответа, и 20 декабря 1941 г., пятидесяти трех лет от роду Игорь Северянин скончался от сердечной недостаточности.
Имя Игоря Северянина сейчас мало кому известно. Это не удивительно по многим причинам.Советское время отпечатало на имени поэта слова "декадентщина", "северянинщина", его стихи были запрещены, как идеологически вредные. Первое неполное собрание соченений появилось в России лишь в 1996 году. Поэзия Игоря Северянина ещё ждёт своего читателя. И не случайно Андрей Вознесенский нашёл столь изысканные слова для оценки его творчества.
"Лирический ироник" - так сам поэт определил свой стиль в поэзии. Знаменитая строчка "Я, гений - Игорь-Северянин", которую многие считают программной, при внимании к контексту оказывается лишь озорной позой. Ведь в другом стихотворении он называет себя совсем по-другому:
…Я - соловей, я - сероптичка,
И песня радужна моя,
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края...,
а в сонете "Игорь-Северянин" говорит о себе так:
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая...
Тонкая, едва уловимая ирония часто выступает как один из "планов" стихотворения. Когда читатель не способен почувствовать этот план и воспринимает все буквально, нередко возникают казусы. Так происходило не раз со стихотворением "Увертюра" (чаще известным как "Ананасы в шампанском"), несмотря на открытую взору строку: "…Я трагедию жизни претворю в грезофарс". А сколько цыганщины было сотворено из этого стихотворения!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно. И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован. Там кого-то побили.
Ананасы в шампанском! Это - пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка на Марс!
Начало второй строфы - звукопись времени с ворвавшимися в быт новыми, тогда магически звучавшими словами: аэроплан, экспресс, автомобиль… В нервном ритме стихотворения - ритм начала века. "Ананасы в шампанском" - ведь это символ времени, его неожиданность и острота, его открытия, его извивы и изыски, эксцентрическое соединение прежде несовместимого. Как сжато, как ярко и выразительно - гениально!
Но вот что пишет по поводу этого стихотворения известный литературовед В.П.Кошелев: "Прочитал я эту "Увертюру" и снисходительно пожал плечами. Глупость и претенциозность страшная… Но что-то во мне, наверное, осталось. И нет-нет, да приходила в голову совсем непоэтическая мысль: а неужели "ананасы в шампанском" - это действительно так вкусно.. Проверить это было несложно.., но я все как-то не решался. Боялся разочароваться, боялся перевести поэзию в быт... Потом попробовал - в стихотворении гораздо "вкуснее" .
В.П.Кошелев не одинок в подобных оценках. Поэт Николай Гумилев называл стихи Игоря Северянина "фантастической безвкусицей". Лев Николаевич Толстой, прочитав стихотворение "Хабанера-2":
Вонзите штопор в упругость пробки-
И взоры женщин не будут робки!..
с негодованием воскликнул: "И такую гнусность смеют считать за стихи?"
Публика ломилась на "поэзоконцерты" Игоря Северянина. Его стихи, его вдохновенный облик, его декламация нараспев действовали на слушателей магически. Иван Бунин писал, что Игоря Северянина знали не только все гимназисты, студенты, курсистки, молодые офицеры, но даже многие приказчики, фельдшерицы, коммивояжеры, юнкера, не имевшие в то же время понятия, что существует такой русский писатель Иван Бунин".
Но у Игоря Северянина были и другие почитатели. Он был завсегдатаем и любимцем петербургского литературного салона Федора Сологуба. О его высоком поэтическом даровании говорили и писали Валерий Брюсов, Федор Сологуб, Константин Фофанов, посвятившие ему восторженные стихи, Александр Блок, Осип Мандельштам, критиковавший его с позиций акмеизма, Ирина Одоевцева, Максим Горький, Владимир Маяковский, любивший читать стихи Игоря Северянина во время своих выступлений.
Наибольшей популярностью у широкой публики пользовались так называемые экстазные стихи:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
В начале XX столетия неудовлетворённость жизнью, предчувствие грядущих катастроф: войны и революции рождали у многих стремление уйти от реальности. Воображение поэта создаёт грёзовую страну Миррелию (по имени любимой поэтессы Мирры Лохвицкой). Миррелия была наполнена ветром времени, как и "Алые паруса" Александра Грина, его города Зурбаган и Гель-Гью, как романтические миры художника Константина Богаевского, таинственные - Александра Врубеля.
Экстазные стихи Игоря Северянина очень близки к творчеству Александра Вертинского. Замечательный шансонье даже написал на слова Северянина несколько песен. Но существенное различие между ними состоит в том, что, если песни Вертинского в основном звучат в одной и той же мелодраматической тональности, то экстазные стихи Игоря Северянина - только одна из граней блистающего бриллианта его творчества. Артистические перевоплощения Игоря Северянина настолько многообразны, что многие из его стихов кажутся написанными совершенно разными поэтами.
Конец XIX- начало XX века - время рождения нового мироощущения. Вслед за наукой, радикально изменившей представление о пространстве, времени и движении, искусство перестраивает свой взгляд на то, как мы видим мир и как надо его изображать. Это - время бунта в искусстве, время Авангарда, это время стиля "Модерн" с его изысканно-чувственной эклектичностью, соединяющей фантазию и реальность, Восток и Запад, архаику и современность.
Экстазные стихи Игоря Северянина были воплощением стиля "Модерн" в русской поэзии. Найденный этим стилем для изображения непрерывности движения, мотив воды - струящейся, изогнутой линии - трансформировался в словесные извивы, изгибы, неожиданные повороты. Льющиеся и поющие, завораживающие звуковые конструкции в поэзии Игоря Северянина порой господствуют над смыслом.
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной вы проходите морево.
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева
А дорожка песочная от листвы разузорена
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Известно, что восьми-девятилетним ребенком будущего поэта водили на все оперные спектакли Мариинского театра. Он был зачарован музыкой, голосами Шаляпина, Собинова и других блистательных артистов. "Удивительно ли, что стихи мои стали музыкальными", - пишет Северянин.
Но удивительно другое: на стихи Северянина написано очень мало музыки. Широко известен, пожалуй, только один романс С.В. Рахманинова "Маргаритки".
В 1941 году Игорь Северянин объявляет себя эго-футуристом. С ним - три единомышленника. Этим "эго", то есть "Я", он дистанцирует себя от остального футуризма, решительно объявившего классику "мертвым грузом". Был издан Манифест, а в поэтическом сборнике "Громокипящий кубок" провозглашены принципы эго-футуризма. Вспоминая об этом Манифесте в 1924 году, Северянин пишет: "Просто мы пытались в нем доказать… что в мире есть только одна бесспорная истина - душа человеческая как составная часть Божества".
Главное, что объединяло Северянина с другими футуристами, это утверждение права на свободное словотворчество, требование обновления слова, рифмы, ритма.
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным,-
Наш избалованный каприз
Быть ледяным, но вдохновенным
И что ни слово, то сюрприз.
Вообще говоря, эго-футуристические декларации Игоря Северянина очень условны. Его творчество не вписывается ни в одно из литературных направлений времени. Да так ли это важно? Ведь главное в искусстве во все времена - выдающиеся произведения и яркие личности.
Но как бы ни противопоставлял Авангард свою новизну классике, рано или поздно без классики он обойтись не может. Это проявляется во многих аспектах. Но здесь нас интересует один: любопытно, что, к примеру, и символист Андрей Белый, и эго-футурист Игорь Северянин в зрелом периоде творчества вдруг обнаруживают тягу к простоте пушкинского стиха с его разговорными интонациями. "Чем проще стих, тем он труднее", - замечает Северянин. "Пишу роман онегинской строкой", - сообщает он в одном из писем 1923 года. Именно онегинской строкой написана в 1925 году поэма "Колокола собора чувств", где с легкостью, изяществом, очаровательным юмором описана поездка футуристов в Крым на Олимпиаду футуризма. Во вступлении к поэме есть строфа:
И после Белого и Блока,
Когда стал стих сложней, чем танк.
Влюбленный в простоту глубоко,
Я простотой иду va bangue
Но именно здесь, в понимании простоты и происходит принципиальное расхождение между Игорем Северяниным и такими поэтами как Анна Ахматова, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Борис Пастернак. Если простота для Игоря Северянина - это движение к Пушкину - назад, то названные поэты, стремясь к простоте, шли к Пушкину - вперед, как бы по спирали. Марина Цветаева пишет: "Влияние всего Пушкина целиком? О, да. Но каким оно может быть, кроме освободительного? Приказ Пушкина 1820 года нам, людям 1929 года, только контрпушкинский. Лучший пример "Темы и вариации" Пастернака. Дань любви к Пушкину и полной свободы от него. Исполнение пушкинского желания".
Именно эти поэты прокладывали столбовую дорогу русской поэзии. Игорь Северянин оказался несколько в стороне от нее. Он не смог уловить главных ритмов грядущего времени.
Это было обусловлено рядом причин. Во-первых, можно утверждать, что в последующие годы для развития поэзии эго-футуристические принципы оказались менее "сильными", чем, например, акмеистические с их требованием очень строгого жёсткого отбора слов в до-предела-сжатой строфе. Во-вторых, волна необычайной популярности среди невзыскательной публики, как это бывает, могла вызвать встречную волну забвения. И наконец, если для названных поэтов 20-е годы были годами необычайного творческого подъема, то Игорь Северянин с 1918 года и практически до конца дней своих находился в страшной духовной изоляции.
В 1918 году он уезжает на дачу в Эстонии и остается там навсегда, оторванный от прежней литературной среды. Его стихи здесь никому не нужны, а "всякая лирика, - по справедливому выражению М.М.Бахтина, - существует только в атмосфере принципиального звукового неодиночества".
Но тут возникает кощунственная мысль. А, быть может, для поэзии это и хорошо, что Игорь Северянин остался в своей неповторимой цельности таким, каким он был всегда: "поэтом с открытой душой", - как говорил Блок, поэтом "с душой-небожительницей", - по словам Одоевцевой, поэтом-дитя с удивительно восторженным восприятием мира.
Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! -
Могущественные слова!…
И не от них ли на опушке
Нам распускается листва!
И молодеет не от них ли
Стареющая молодежь?…
И не при них ли в душах стихли
Зло, низость, ненависть и ложь!…
Все самое прекрасное для поэта навсегда осталось связанным с Россией: любовь, солнце, Пушкин. Он посвятил Родине множество проникновенных стихотворений. В стихотворении 1914 года "Родник" поэт сравнивает Россию с чистой, "неисчерпываемой" струей родника. Но его отношение к России никогда не было "ура-патриотическим". Он любит ее, как любят порой больного ребенка:
Бывают дни, я ненавижу
Свою отчизну, мать свою.
Бывают дни, ее нет ближе
Всем существом ее пою...
Особенно часто и остро тема России звучит во время эмиграции.
О России петь - что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам...
О России петь - что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...
О России петь - что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть.
Уже в конце 1918 г. в Тойла он пишет:
Вот уж год я живу как растенье, Спасаясь от ужасов яви…
Спасение было только в любви: к жизни, к поэзии, к женщине: "Любовь - ты жизнь, как жизнь - всегда любовь".
В 1927 году в стихотворении "Десять лет" Игорь Северянин подводит итог своему духовному одиночеству:
Десять лет - грустных лет! - как заброшен в приморскую глушь я,
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет - страшных лет! - удушающего равнодушья
Белой, красной - и розовой! - русских общественных групп
Десять лет - тяжких лет! - обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет - грозных лет! - сатирических строф по мишени
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет - страшных лет! - отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд - мудро трезвый - не нужно дурных.
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек
И встречанье у моря ни с чем не сравнимой весны!
Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белых,
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души, как природа, свободных и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах, и - любви на челе!
Поселок Тойла, где жил поэт был расположен на высоком, поросшем соснами, песчаном берегу Финского залива. Здесь в 1921 году он женился на дочери местного плотника. Фелисса Круут была красива, подстать ему высоким ростом, умна. Одинаково хорошо говорила и писала стихи на эстонском и русском языках. Выступала с чтением стихов. Вместе с Игорем Северяниным они создали "Антологию эстонской поэзии за 100 лет".
Моя жена всех женщин мне дороже
Величественною своей душой.
Всю жизнь, всю власть изведать ей, дай Боже,
Любви моей большой.
В 1922 году у них родился сын. Северянин назвал его Вакхом, сумев каким-то образом убедить священника, что такое имя в святцах есть.
Но ни рождение сына, ни любовь прекрасной женщины не могли заглушить тягостных мыслей о его положении нахлебника в семье тестя.
Из писем Августе Барановой: "сижу… часто без хлеба, на одном картофеле - наступают холода, дров нет, нет и кредитов…", "побочными способами зарабатывать не могу, ибо болен теперь окончательно" (1925).
Поездки за границу для литературного заработка "…при громадных затратах, нервов и энергии не оправдывают себя". (1937)
Литературная среда Эстонии была чужда поэту, хотя ему как классику в 1926 - 31 г.г. и 1937 - 40 г.г. назначают государственную субсидию, на которую, однако, едва ли можно было свести концы с концами.
И все же творчество Игоря Северянина в Тойле не прекращается. Стихотворения 1918 - 1919 г.г. составили 3 книги. В 1920 - 26 г.г. он пишет стихи, поэмы и роман в стихах. Многие стихи так же выразительны и даже более отточены, в них больше мудрости.
Однако интерес к ним угасает, и связано это не только с местной публикой - после войны 1914 года, разрушившей привычный уклад жизни, лирика вообще воспринимается как нечто неестественное.
Марина Цветаева, Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Анна Ахматова в этом отношении испытывали те же трудности, но они искали новые возможности для творчества. Почвой для этого стал трагический опыт их жизни, которого у "дачника" Северянина при всех его трудностях всё же не было...
В начале 40-х годов Игорь-Северянин перестал записывать стихи. Он не видел в этом смысла. По его выражению, он делал им аборт.
Нужда, тяжелые болезни, взаимное раздражение в семье - в 1931 году в жизнь Северянина врывается другая женщина. Вера Коренди (Коренева, урожденная Запольская) с 15 лет была романтически увлечена поэзией Игоря Северянина и внушила себе, что ее назначение - быть рядом с поэтом, создавать ему условия для творчества. В 1931 году она написала поэту письмо, поразившее его безукоризненной орфографией и стилем. В 1935 году после очередной размолвки с Фелиссой он переехал к Вере в Таллинн. В 1940 году он посвятил ей стихотворение "Последняя любовь":
Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая
В оскорбляемый водкой хрусталь,
И вздохнул я словами: "Так вот ты какая,
Вся такая, как надо". В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая
Ошибаясь, моля и грозя.
Но писать после слов вроде: "Вот ты какая!
Вся такая, как надо!" - нельзя.
Тем не менее, самое последнее стихотворение было адресовано Фелиссе. Там есть такая строфа:
Нас двадцать лет связует - жизни треть,
И ты мне дорога совсем особо;
Я при тебе хотел бы умереть:
Любовь моя воистину до гроба.
Литература
1 Игорь Северянин. Стихотворения. М. Советская Россия, 1968. Вступ. статья В.П.Кошелева, стр. 7
2 И.Одоевцева. На берегах Сены.
3 Цит. по: Игорь Северянин. Стихотворения М. Советская Россия, 1968, стр. 17
4 Игорь-Северянин. Собрание сочинений в 5 томах, том 5 СПб, "Logos", 1996г. стр. 69.
5 Марина Цветаева об искусстве. М. Искусство, 1997. Из очерка "Наталья Гончарова" с. 174
___________________
Боровская Наталья Ивановна
…не об этом речь
Словосочетание «Ананасы в шампанском» означает красивую, точнее, недосягаемо красивую, жизнь .Автор фразы поэт Игорь Северянин. В 1915 году Издательство «Наши дни» опубликовало его очередной поэтический сборник, стодвадцатистраничный, одиннадцатый по счету, называвшийся «Озирис», который открывало стихотворение «Увертюра».
«Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!»
Об этом стихотворении, о самом Игоре Северянине написано много. Был действительно очень талантлив, оригинален. Его не спутаешь ни с кем. Создал свой мир, свою планету — красоты, праздничности, любви и неги.
«Это было у моря, где ажурная пена,
где встречается редко городской экипаж…
Королева играла в башне замка Шопена,
и, внимая Шопену, полюбил ее паж»
«Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? Не дорого – можно без прений…
Поешь деликатного, площадь; придется товар по душе!»
Сегодня говорят, поэт Северянин забыт. Ну, во-первых, любителями поэзии - вряд ли, во-вторых, а кого сейчас помнят, кроме Пушкина, да и то благодаря школьной программе. А в-третьих, много ли существует поэтов, чьи строки стали фразеологизмами, такими как «Ананасы в шампанском» или «Как хороши, как свежи будут розы» - ещё одного крылатого выражения Северянина.
Игорь Северянин
Настоящее имя Игорь Васильевич Лотарёв. Родился в 1887 году. Окончил четыре класса реального училища. Первые стихи издал за свой счёт в 1904 году. В 1908 вышел в свет первый сборник «Зарницы мысли». В 1934 — последний - «Медальоны». Поэзия Северянина относится к футуризму — художественному течению начала ХХ века. Футуризму были свойственен интерес не столько к содержанию произведения, сколько к его форме. Как сказано в Википедии, футуристы придумывали новые слова (У Северянина «Ветропросвист», «Крылолёт», «Грёзофарс» ), отстаивали право на свою орфографию, скорость, ритм, отвергали жизненную реальность, заменяя её красотой, вычурностью строк. Северянин принадлежал к одному из течений футуризма - эго-футуризму. В феврале 1918 года, когда революция была ещё очень молода и наивна, и никто не знал, чем закончится «дело Ленина», москвичи были заинтригованы призывами афиш: «Поэты! Учредительный трибунал созывает всех вас состязаться на звание короля поэзии. Звание короля будет присуждено публикой всеобщим прямым равным и тайным голосованием. Всех поэтов, желающих принять участие на великом, грандиозном празднике поэтов, просят записываться в кассе Политехнического музея…» Вечер выбора Короля поэзии при огромном стечении народа состоялся в зале Политехнического музея 27 февраля. Королем был признан Игорь Северянин. В том же 1918 году он уехал в Эстонию, где поселился на даче, купленной ещё до революции. Умер Северянин в Таллине в декабре 1941 года.
Мои похороны
Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок яблоновых,
И похоронят (…как Суворова…)
Меня, новейшего из новых.
Не повезут поэта лошади -
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины -
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье…
И светозарно, ореолочно
Согреет всех мое бессмертье!
