Благодаря необычному занятию, которое провел для десятиклассников Центра образования - гимназии №1 заместитель председателя Тульского отделения Общества русской словесности, преподаватель, поэт и публицист Олег Сенин, дети узнали о том, насколько многогранны и объемны личности известных русских поэтов 18 века.
Неординарного гостя своим ученикам представил учитель русского языка и литературы МБОУ «Центр образования - гимназия №1 » Всеволод Станиславович Харитонов: «У нас сегодня необычное занятие, которое пройдет в рамках школьного курса. Необычно оно тем, что в гостях у нас Олег Михайлович Сенин - замечательный знаток литературы, преподаватель Тульской духовной семинарии, поэт и богослов. Я знаком с Олегом Михайловичем Сениным лет, наверное, пятнадцать. Мы с ним когда-то проехали по нашей области со славными хорошими делами. Могу сказать, что человек это уникальный, в силу разных обстоятельств, человек судьбы сложной, но сохранивший и духовную чистоту и духовное зрение и много сделавший для нашего города, для нашей области. Олег Михайлович был депутатом нашей Тульской областной Думы и многие славные решения связаны с его именем, с духовным возрождением нашего региона. Он замечательный поэт и публицист, считаю, что нам сильно повезло, что сегодня он присутствует здесь, в нашем классе, на нашем уроке, во время которого мы узнаем много нового и интересного ».
Свое знакомство со школьниками Олег Михайлович начал с краткого рассказа о себе. И плавно перешел к повествованию о судьбе и творчестве великого русского поэта, естествоиспытателя и ученого мирового масштаба Михаила Васильевича Ломоносова. Гость открыл для детей этого великого русского деятеля науки и искусства с точки зрения его религиозного мировосприятия, продемонстрировав, что вся его жизнь и поэзия были устремлены к Богу.
«Поражает библейская исполненность образов, которыми изобилуют его духовные оды и переложения псалмов, - отметил Олег Михайлович ». - В оде «Утреннее размышление о Божием величестве » языком поэзии выражено космологическое доказательство бытия Божия. Оно гласит: «Поскольку есть творение, то должен быть и его Творец, Который, таким образом, является первопричиной всего сущего ». Высший разум Создателя привнес в сотворенный мир закономерность, синхронность, гармонию. Ода написана в 1743 году. В ней Ломоносов предстает убежденным христианином, ученым и поэтом, о чем свидетельствует как научная проницательность, так и поэтическая образность, яркая и точная». В доказательство своих слов Олег Михайлович привел отрывки из известнейших произведений Ломоносова.
Рассказывая детям о другом выдающемся стихотворце восемнадцатого века Гаврииле Романовиче Державине, заместитель председателя Тульского отделения Общества Русской словесности создал объемный портрет выдающегося поэта, важного государственного деятеля, искренне радеющего за справедливость.
Олег Михайлович поведал ребятам, что автор знаменитой оды «Бог », в мощных аккордах слова и смысла запечатлевший Предвечного, был человеком правдолюбивым, что сделалось причиной многих житейских огорчений, но, с другой стороны, завоевывало уважение даже тех, кому явно не по душе приходилась эта черта его натуры.
«Праведная нетерпимость ко всякой несправедливости объясняется не только врожденными свойствами его характера,- отметил Олег Михайлович, - но и тем горьким опытом, который он приобрел, будучи еще 12-летним мальчиком. После смерти отца, бедного армейского офицера, корыстные соседи оттягали у несчастной вдовы часть и без того небольших усадебных земель. Мать Державина, женщина робкая и малограмотная, в поисках управы долгое время обивала пороги судов и разного рода чиновников. Этот горький опыт на всю жизнь врезался в память впечатлительному мальчику. Много лет спустя, занимая посты губернатора, сенатора, министра юстиции, Державин в своей деятельности будет назидаться печалью и слезами матери, всегда и во всем отстаивая святую правду. Он всю жизнь не мог равнодушно сносить обид и притеснений, чинимых вдовам и сиротам и обличал творящих несправедливость » Яркий пример правдолюбивой Державинской поэзии стихотворение «Властителям и судиям ».
Говоря о жизни и творчестве Василия Андреевича Жуковского, Олег Сенин отметил, что в русской литературе вряд ли найдется подобная Жуковскому личность, в которой христианин так ярко просиял бы в поэте. По свидетельству современников, он целостно соединил в себе смиренномудрие, душевную чистоту и деятельную любовь к ближнему. Завершающим аккордом урока стало стихотворение Олега Михайловича Сенина «Молитва », которое словно перекликается с произведениями поэтов 18 века, напоминая о смысле всех смыслов:
«…Господь мой, бессмертный и крепкий,
Встающий в заставах сосновых боров
Светящийся, золотом сколотой щепки,
Влекущий созвучием колоколов!
К тебе в окаянстве своем притекаю,
Во храм принося покаяния грусть
И, благостно светел, смотрю не мигая
На лик, осенивший крещёную Русь».
По традиции, приходя в гости к детям, Олег Михайлович всегда приносит духовную литературу и православные журналы. Вот и в это раз он подарил десятиклассникам Евангелие, журналы: «Наследник » и «Великие династии России », а педагогам преподнес сборник проповедей «Пасхальная весть » и диски, на которых записаны произведения самого гостя.
Для учеников 10 «б» класса этот урок литературы стал ярким моментом в их школьной жизни. «Олег Михайлович очень интересно рассказывал о творчестве русских поэтов, - поделился десятиклассник Анатолий Федянин, - с их произведениями мы в общем-то знакомы, но благодаря гостю, сегодня наши знания дополнились новыми, яркими и интересными деталями ».
Максима Грецова, который активно помогал Олегу Михайловичу раздавать одноклассникам литературу поразила судьба Державина: «Сегодня я открыл для себя много интересного из жизни поэта Гавриилы Романовича Державина, - поделился юноша. - Оказывается, довольно-таки тяжелая судьба была у этого человека. Из-за нашего русского менталитета ему не давали никуда пробиться, с высокой должности он скатывался только потому, что любил свою работу и был правдолюбом. Спасибо за интересный урок»!
Приятно, что дети откликнулись и восприняли те знания, которые открыл им заместитель председателя Тульского отделения Общества русской словесности Олег Михайлович Сенин. Ведь даже малое зерно духовности, зароненное в детскую душу, однажды обязательно даст свой плод.
Елена Валеева,
Тульская епархия
08.10.2017 В рамках работы Тульского отделения общества русской словесности прошла встреча старшеклассников МБОУ ЦО № 27 с Олегом Михайловичем Сениным, преподавателем Тульской духовной семинарии, писателем и проповедником.
Тульская епархия
07.10.2017 Запоминающимся событием стала прошедшая в рамках просветительской деятельности Тульского отделения Общества русской словесности встреча старшеклассников и педагогов МБОУ «Центр образования № 5 им.
Тульская епархия
05.10.2017
В стенахБолоховской общеобразовательной средней школы №2 состоялось общение старшеклассников с настоятелем храма во имя иконы Божией Матери «Споручница грешных» протоиереем Алексием Филатовым и Олегом Сениным,
Тульская епархия
02.10.2017
В теплой и дружеской атмосфере взаимопонимания прошла беседа с учениками Центра образования №50 поселка Шатск настоятеля храма во имя иконы Божией Матери «Владимирская» иереем Захарией Сигалёвым и заместителем председат
Тульская епархия
02.10.2017
В праздник Рождества Пресвятой Богородицы в Муниципальном казенном общеобразовательном учреждении «Киреевский Центр образования №4» состоялась новая встреча старшеклассников и преподавателей с иереем Владимиром Гонаком,
Тульская епархия
24.09.2017
Познавательный рассказ о Куликовской битве и ее отражении в русской истории и памятниках письменности услышали ученики девятого класса Центра образования – гимназии №11 из уст заместителя председателя Тульского отделения
Тульская епархия
22.09.2017
Т. Балашова
ТРИ СТОЛЕТИЯ:
РАДУГА КАМОЭНСА НА НЕБОСВОДЕ
РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Всероссийская Государственная библиотека иностранной литературы им М. И. Рудомино
Русско-зарубежные литературные связи
По страницам изданий Научно-библиографического центра
http://archive.libfl.ru/win/nbc/books/kamoens.html
Вот, слушай, - сказал он торжественно. -
«Ночью над кораблями Васко да Гама появляется
призрак, который предсказывает морякам неизбежную
гибель. «Кто же ты?» - дерзко крикнул я,
прерывая его мрачные заклинанья. - «Я тот
неприступный мыс, который вы, португальцы,
называете мысом Бурь. Я был великим.. Мы вели
войну против богов, и я громоздил гору на гору,
чтобы добраться до неба. Мой флот пересекал
моря и моря, чтобы сразиться с Нептуном».
Это Сервантес?
Дубина! Это - Камоэнс, величайший португальский поэт.
Я откровенно сознался, что слышу о нем впервые.
Впрочем, постой! У Жуковского есть поэма «Камоэнс».
Да. Перевод из Фридриха Гальма. Посредственный,
но с одной хорошей последней строчкой. Помнишь?
Эх ты! «Поэзия есть Бог в святых мечтах
земли». И любопытно, что Жуковский считал эту
мысль «математически справедливой». Математически!
В наше время это звучит забавно. Камоэнс был поэт
и солдат. Он стал солдатом, потому что был поэтом.
Он любил, - с силой сказал Луни. - Умел сражаться и мстить.
В. Каверин.
Из книги «Петроградский студент»
Легендарный португальский рыцарь эпохи Возрождения, великий Луис де Камоэнс… Изменчива траектория его движения в океане русской культуры. Каждый из веков - от первого упоминания имени Камоэнса Ломоносовым в "Кратком руководстве к красноречию" (1748) до встреч со знаменитым португальцем в поэзии современной России - приготовил нам свои сюрпризы и парадоксы.
Вступление в русскую словесность Камоэнс совершил стремительно. В тот момент, когда российская поэзия начинала обретать свой собственный эпический голос, когда эпопея почиталась, по определению В. Г. Белинского, "царицей поэзии", на помощь пришел и опыт певца Лузитании. Устремленность к созданию героического эпоса выразилась и в поэме о Петре, написанной М. В. Ломоносовым, и в переводах-переложениях В. К. Тредиаковского ("Тилемахида", "Аргенида"), и в появлении первой русской национальной эпопеи - "Россияды" М. М. Хераскова. Вспыхнувший интерес к эпической поэзии других стран - творениям Ариосто, Тассо, Милътона, Вольтера - вполне закономерен; достойное место в этом ряду заняли и "Лузиады" Камоэнса.
Первый перевод из камоэнсовской поэмы (вернее, пересказ одного фрагмента третьей Песни "Лузиад") опубликован в 1779 году без указания имени переводчика в периодике (июнь 1779). - А десять лет спустя выходит полный прозаический пересказ "Лузиад" (1788), осуществленный А. И. Дмитриевым с французского перевода Ж. Ф. де Лагарпа: он мог дать представление о содержании поэмы, но не о ее поэтике. Следующим этапом знакомства стала новая "попытка" перевода (текст, хотя и прозаический, теперь был гораздо ближе к понятию "перевод", а не "пересказ"), предпринятая известным педагогом, создателем журнала "Пантеон литературы", автором "Справочного Энциклопедического словаря" А. Н. Чудиновым (опубликован в 1897 году).
Между этими двумя изданиями видный критик, публицист и переводчик ВВ. Марков выступил с инициативой стихотворного перевода отдельных песен "Лузиад", предварив публикацию в "Заграничном вестнике" очерком "Люис Камоэнс" (1882). Перевод получился ярким, но по неполным пятнадцати страницам составить представление о структуре оригинала и логике поэтической мысли португальского автора было невозможно. Начало работы над полным стихотворным переводом относится только к 30-м годам XX века (в Отделе рукописей Российской Национальной Библиотеки хранится неизданный экземпляр перевода ленинградского филолога М. И. Травчетова, погибшего в дни блокады). Наконец, отрывки из "Лузиад" обрели созвучие оригиналу в переводе И. Тыняновой (1974). Фрагменты из Песни IX ("Остров Любви") и Песни Х ("Малая копия Вселенной") опубликованы в переводе А. Косс в сборнике "Лузитанская лира". И только в 1988 году поэма зазвучала по-русски полностью.
Отсутствие в XVIII-XIX веках полноценных переводов португальского поэта не помешало русским писателям обращаться к его имени, осмыслять его опыт. "Вергилием тамошним", "творцом достойным славы" назвал Луиса де Камоэнса в 1748 году А. П. Сумароков, призывая последовать "таким писателям великим"; "повествованием, живою кистью писанным, сладостным, привлекательным" видятся "Лузиады" М. М. Хераскову. Н. М. Карамзин воспринимает Камоэнса - среди других великих предшественников - как личность, "возвысившую поэзию", утверждающую самое ценное, что дано человеку - Дух... Размышляя о превратностях судьбы поэта, К. Н. Батюшков, видел в ней пример для своих современников, мечтая, что сделают они "науку из жизни стихотворца". По мнению А. С. Пушкина, именно благодаря Камоэнсу "встала Португалия с такою славою". "Князем стихотворцев", "Лузитании Гомером" почитался Камоэнс с первого знакомства с ним русских писателей.
И тогда, и теперь в свидетельствах о жизненной судьбе Луиса де Камоэнса (неизвестна даже точная дата его рождения) много взаимоисключающих фактов, противоречий. Но нет такого очерка или статьи в русской периодике XVIII-XIX веков, где имя Камоэнса не было бы окружено ореолом величия - человека, устремленного - через страдания, испытания - к Вечности; Творца, преданного божественному слову Поэзии.. Книга лирических стихотворений Камоэнса увидела свет лишь пятнадцать лет спустя после его кончины; последние слова поэта, как гласит легенда: "Умираю в своем отечестве и вместе с ним" - в 1580 году Португалия утратила государственную независимость.
Сведения и факты о творчестве Камоэнса были изложены сначала в очерках о португальском поэте, переведенных с других языков. Роль "первооткрывателя" во многом сыграл Вольтер: его трактат "Опыт об эпической поэзии", вообще вызвавший в России большой резонанс, был опубликован в 1763 году. Входивший в этот трактат фрагмент о Камоэнсе, напечатанный в мартовском номере журнала "Невинное упражнение", и стал первым целостным рассказом о героическом мореплавателе и великом поэте Португалии. Но с Вольтером, недооценившим Камоэнса, скоро вступили в спор.
В XIX веке переводятся очерки французского критика П. де Сен-Виктора ("Великие поэты-несчастливцы", 1802), а также швейцарского историка Ж. Ш. Сисмонди и др. Но параллельно следуют публикации, принадлежащие перу русских литераторов - Я. А. Галинковскому (1805), Н. Ф. Остолопову (1821), Я. М. Лыкошину (1823), В. В. Маркову (1882), В. С. Межевичу (1844). Начиная с "Исторического словаря" 1791 года, имя Луиса де Камоэнса присутствует во всех отечественных литературных словарях и энциклопедиях.
Встречается имя Камоэнса и в писательской переписке, и при перечислении произведений, которые воспринимались, как эталон тем или иным автором, приступающим к созданию собственного эпического творения; и среди иностранных книг, которые намеревались перевести русские писатели (с этой целью просил передать ему текст "Лузиад" Я. Б. Княжнин). При изучении архивов В. А. Жуковского специалисты обнаружили, что в списке авторов и произведений, с которыми тот считал нужным ознакомиться для написания поэмы "Владимир", встречается и имя Камоэнса?
Естественно, что "Лузиады" представали в восприятии русских писателей и литераторов прежде всего, как свидетельство патриотического чувства, единства поэта со своим народом, нацией: это было близко русскому самосознанию в тот момент.
Важно, что уже первые публикации о Камоэнсе рассматривали его опыт не просто как фиксацию определенной исторической идеи, но и как воплощение поэтического новаторства в создании жанра эпической поэмы.
Тон был задан с первого прикосновения к поэме: Ломоносов цитирует и разбирает - как исследователь теории стихосложения - строфы "Лузиад"; обращаясь к этой поэме, излагает свои мысли о разных типах риторических фигур (сравнений, олицетворении, гипербол), а главное - о таком свойстве поэзии, как смелость "сопряжения многих противных и несходственных" картин. Именно на страницах "Краткого руководства к красноречию" впервые процитированы отдельные строфы Камоэнса (порой с введением рифмы). По мнению Ю. М. Лотмана, Ломоносов был знаком не только с французским переводом поэмы, но и с оригиналом; во всяком случае в заметках и набросках Ломоносова встречаются напоминания самому себе посмотреть португальские книги и грамматику. Современным исследователям в поэме Ломоносова "Петр Великий" слышатся отзвуки голоса Камоэнса.
Вслед за Ломоносовым Тредиаковский, предваряя обстоятельным предисловием перевод романа Джона Барклея "Аргенида", и вовлекая в свои размышления имена Гомера, Тассо, Камоэнса, рассуждает о соотношении исторических реалий с вымыслом, о роли "вымышленного" при изложении реальных исторических событий, о сочетании начал эпического и драматического, о преимуществах поэмы, изложенной стихами ("поэма без стихов есть как тело без души"). Одновременно автор уточняет, что стихотворство еще не есть поэзия: "Может ли тот Пиитом назваться, кто токмо что стихи одни сочиняет, без всякого пиитического духа?" Ценное сочетание качеств, рождающих истинного поэта, находит В. Тредиаковский в "Лузиадах", подчеркивая: "Пиит в человечестве есть нечто редкое". При этом он предпочел причислить Камоэнса к авторам не героических поэм, а эпических: героическое в понимании Тредиаковского требует более возвышенных героев.
В XIX веке это суждение об отсутствии героического начала в "Лузиадах" было оспорено. Я. А. Галинковский в сочинении "Опыт о славнейших эпических стихотворцах" (1805) восхищается ярким воссозданием "подвига Лузитанских героев" и мотивирует особое место "Лузиад" в ряду героических поэм. Прославляя "остроумную нацию" португальцев, Галинковский советует серьезно изучать поэтический опыт великого Камоэнса: "Молодой стихотворец сделал бы великую потерю, если бы, наполненный духом Виргилия, не знал он лучшего и достойнейшего его подражателя. Сколько новых прелестных чувствований упустил бы он, не знавши песней Камоэнсовых!". Еще детальнее останавливается на характеристике героической эпической поэмы - приведя в качестве примера "Лузиады" - А. Ф. Мерзляков в "Кратком начертании теории изящной словесности". Масштабной эпической фреской видятся "Лузиады" В. А. Жуковскому и А. С. Пушкину, сближающему произведение португальского поэта с народным эпосом других стран. "Поэма озарена эпическим величием" и для критика Н. И. Надеждина.
П. Р. Заборов отмечет, что интерес к Камоэнсу в России в течение всего XIX века не ослабевал: "Постоянно на страницах разных изданий возникают в это время имена Гомера и Вергилия, Лукана и Тассо, Камоэнса и Мильтона, Кантемира, Ломоносова, Тредиаковского и Хераскова, причем речь идет не об осмыслении опыта прошлого вообще, но об использовании его для решения насущных задач литературной жизни". Но уже в двадцатые годы XIX века имя Камоэнса соотносилось не просто с героическими деяниями, но и с вольнолюбивым тираноборческим вызовом. Так, Я. М. Лыкошин, прежде чем опубликовать свой очерк о Камоэнсе, прочел его (6 ноября 1822 г.) на заседании Вольного Общества любителей российской словесности, по настроениям весьма близкого декабристам. В Словаре Брокгауза и Ефрона (1895 год) появляется формула: "Ни один из европейских народов не имеет национального эпоса, подобного Лузиадам".
Опыт Камоэнса был привлечен при дискуссиях не только о специфике жанра, но и о перспективах развития стихосложения (П. А. Катенин) в развернувшихся спорах о поэтике. П. А. Вяземский восторгается "свободой стихосложения" в строфах Шекспира, Камоэнса, Ариосто, не в пример своим современникам: "... над каждой буквой мы трясемся и корпим".
Самым красноречивым свидетельством взаимодействия Камоэнса с русской поэзией стало появление его имени, его образа в художественных творениях русских писателей.
История работы В. А. Жуковского над драматическим произведением "Камоэнс" - вольным переводом одноименной поэмы австрийского писателя Фридриха Гальма открывает любопытную картину. Жуковский завершил "вариацию на тему Камоэнса" в марте 1839 года (публикация у видела свет в октябре, в "Отечественных записках"); но в журнале "Сын Отечества" за тот же год, в апрельском номере, напечатан перевод той же поэмы Гальма, принадлежащий перу драматурга, поэта и переводчика П. Г. Ободовского. Столь синхронный интерес к произведению о судьбе великого португальского поэта говорит о многом. Бесспорно своеобразие произведения В. А. Жуковского, который вносил в пьесу много личного, добавлял целые пассажи, существенно меняя оттенки значений. Жуковский необычайно остро воспринимал контраст Поэзии и Выгоды, бескорыстия и меркантильности - столь ярко звучавший в творческой судьбе Камоэнса, - и при переложении поэмы Галъма подчеркнул эту несовместимость в "диалоге глухих" - Камоэнса и Квеведо - слова близки, но смысл контрастен. (Позднее, в начале XX века, этот непримиримый конфликт Поэзии и Выгоды зазвучит в поэме К. Фофанова "Поэзия - Бог").
Б. К. Зайцев так интерпретирует притягательность этого сюжета для Жуковского: "Камоэнс" Гальма пришелся как раз по душе. Им он и занялся, выражая свое в чужом, добавляя и убавляя по собственному сердцу". Автор более поздней монографии о Жуковском В. В. Афанасьев, вообще считает, что от Гальма не осталось почти ничего. Жуковский использовал произведение австрийского драматурга, как таинственный импульс и написал собственную поэму, вложив в уста португальского поэта свои сокровенные мысли.
Поэма о судьбе Камоэнса привлекала внимание и в дальнейшем. Сценические постановки драматической поэмы Жуковского "Камоэнс" (по свидетельству В. Поленова, в Абрамцево в 1882 году; по воспоминаниям В. Ходасевича - в его гимназические годы) - знак постоянного интереса к португальскому поэту.
Образ Камоэнса встречается в поэзии многих русских поэтов, появляется в прозаических произведениях А. А. Бестужева (Марлинского), в прозе Н. А. Некрасова, И. И. Лажечникова, М. Горького... Не случайно считается, что лирика Камоэнса рождавшаяся на пике поэзии Возрождения, предвосхитила лирику романтиков, "перебросив мостик" от петраркизма к байронизму. Исповедальные интонации, образ поэта-изгнанника, чуждого "толпы", самозабвенного служителя муз и Прекрасной Дамы, был близок русской поэзии романтической эпохи, а также отдельные аспекты поэтики - например, стремление Камоэнса открывать в Слове его разные смыслы, играя их противопоставлением-сближением. Но самая настойчивая интонация таких "пересечений", - роковая несправедливость судьбы творца, приносящего славу своей стране, но презираемого ею. "Катится мимо их Фортуны колесо" - эта строка Пушкина служит своеобразным камертоном "поэтических ликов" Камоэнса в русской литературе XIX века. Её эхо слышится и в стихотворении Н. Сатина "Поэт", и в "Уделе поэта" А. Дельвига, и в строках Е. Баратынского, А. Бестужева (Марлинского). Таков же смысл и пушкинской шутливой строки "за Мильтоном, Камоэнсом... парить", и тютчевского восхищения гением Поэзии, и необычайно личного, эмоционального восприятия образа Камоэнса В. Кюхельбекером, который столь явственно ощущает себя "новым Камоэнсом" - те же страдания и та же непреклонность: "... вы образцы мои, вы мне пример".
XX век подхватил основную ноту века XIX: удел поэта - полная чаша страданий, всегда гоним, унижен, проклят - От В. Соловьева, писавшего о "тюрьме Камоэнса" и "бессрочном изгнании Данте", пунктиром тянется нить горестных раздумий к В. Ходасевичу: "Конечно, мы знаем изгнание Данте, тюрьму Тассо, нищету Камоэнса, плаху Андрэ Шенье и многое другое, - но до такого, чуть ли не повального изничтожения писателей, как в России, не доходили нигде, никогда". В испытаниях, выпавших на долю русской литературы, Ходасевич видит не только жертвенность, но и возвышенный порыв: от страдания - к пророчеству. Появляется у Ходасевича и еще одна важная - может быть, для русской истории особенно -мысль: констатация неизбежной "борьбы пророка с его народом", мотив разлада, который ощущался им трагически. "Дело пророков - пророчествовать; дело народов - побивать их камнями", побивать, чтобы затем "причислить к лику" святых, - пишет Ходасевич о Камоэнсе и - провидчески - о многих своих современниках.
Предыдущие века передали веку XX внимание не только к драматической судьбе Камоэнса, но и к художественному новаторству ярчайшего мастера сонета.
Тонкий знаток португальской культуры М. А. Жирмунский, большую часть жизни проживший в эмиграции, автор очерка "Комедии Камоэнса" (1915) убежден, что все три модели, опробованные писателем (комедия лирическая, сатирическая, комедия-стилизация), получили максимальную для того времени завершенность, что дало критику основание утверждать: "Новый поворот и создание художественной комедии принадлежит Луису де Камоэнсу".
В. Я. Брюсов признается, что сам слышит "отзвук Камоэнса" в своих произведениях. Брюсов касается столь важного для поэта любой эпохи сочетания эпики и лирики. Брюсова поражала в Камоэнсе именно эпическая мощь; приступая к созданию своей собственной поэмы "Атлантида" (незавершенной), Брюсов набрасывает в Рабочих тетрадях переводы отдельных строф Камоэнса. Когда Брюсов упоминает, какая это честь стать "причастным тому же Тассо, Камоэнсу и другим в свое время великим", он добавляет: "а ныне не читаемым", тем самым предвосхищая парадоксы. последующего бытования португальского поэта в русской культуре. "Всегда Фортуна неверна была"" - эта строка Камоэнса приходит на память при изучении восприятия его творчества в русской литературе XX века.
В XIX и в XX веке, до недавнего времени, действительно переводов было немного, но образ Камоэнса, его возвышенные строки отметили сознание многих деятелей русской культуры, даже если развернутых суждений о португальском писателе они не оставили. Об этом говорит и свидетельство В. Каверина, вдруг, среди разрухи, в полуголодной Москве, неожиданно услышавшего проникновенно читаемые Л. Лунцем строфы "Лузиад", Значит, "Серапионовых братьев", тяготевших к эксперименту со словом, восхищали поэтические образы Камоэнса.
Но именно во второй половине XX века Луис де Камоэнс предстал русскому читателю во всем величии поэта-лирика, с характерными диапазонами: редондильи, канцоны, октавы, и прежде всего - разработанный им жанр сонета. В лирике Камоэнса - ноты одиночества, неразделенной любви и благородного величия, противостояние творческой личности миру, где всегда правит выгода, предчувствие за яркой эпохой Возрождения иных - тревожных, драматических перемен.
Сменил весну и лето зимний хлад,
Все унеслось в круговращенье года.
Сама на грани хаоса природа,
И умертвил гармонию разлад.
Лишь Время точно свой блюдет порядок.
А мир... а в мире столько неполадок,
Как будто нас отверг Всевышний сам.
Все ясное, обычное, простое,
Все спуталось, и рухнули устои.
А жизни нет. Жизнь только снится нам.
Его образ остался символом Поэта... Поэта - в разных ипостасях: певца страстной и самоотверженной Любви; мужчины, чей гордый и сильный характер сумел преодолеть все испытания и удары судьбы - во имя самоценной, вневременной Музы... И прежде всего - Творца, художника, дарящего нам чувство сопричастности к таинству слова.
Ярким рефреном близости русской поэзии мировосприятию португальского лирика эпохи Возрождения звучит повторенная в XX веке Цветаевой и Блоком, Ходасевичем и Кавериным известная строка - "Поэзия есть Бог в святых мечтах земли", - выразившая кредо великого Луиса де Камоэнса.
Выражаю искреннюю благодарность тем, кто на разных этапах работы принимал в ней участие
Одна из главных тем русской поэзии с начала ее существования - Бог и вера. Богопознание актуально и сегодня, что доказывает творчество одного из современных поэтов - Марины Кудимовой.
Марина Владимировна родилась в Тамбове, закончила педагогический университет. Сейчас она работает заместителем редактора «Литературной газеты», сотрудничает с множеством современных поэтов, считает себя верующим человеком. Сегодня Марина Владимировна делится своими размышлениями о духовной миссии русской поэзии.
— Марина Владимировна, как Вы думаете, есть ли у поэта и проповедника схожая миссия?
— Проповедь духоподъемна, а поэзия душестроительна. Задачи их несоразмерны по важности. Проповедь есть одно из наглядных проявлений отдания собственной воли, растворения во Христе. Поэзия, особенно лирическая, основана на самости, на постоянном прояснении – и высветлении – собственного «я». Такова ее природа. Об этом Пушкин писал: «…и с отвращением читая жизнь мою». Конечно, поэзия далеко не состоит из отвращения к себе, но должна стремиться к самоочищению. Поэтому она ближе к исповеди, чем к проповеди. Однако в высших проявлениях душевное пересекается с духовным, а в самых высших – становится им. В поэзии это происходит не так часто – и только тогда, когда поэт осознает свое служение и меру его возможностей. Тогда можно лишний раз напомнить строки Жуковского: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли».
— Марина Владимировна, какое место, на Ваш взгляд, в современной русской поэзии занимает Бог? И в какие моменты о Нем говорится явно, а когда Его присутствие более сокровенно?
— Не надо забывать, что регулярная русская поэзия началась с религиозных од Ломоносова:
Там всякая взывает плоть:
Велик Зиждитель наш Господь…
продолжилась псалмоподобно величественной державинской одой «Бог»:
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех Лицах Божества…
и получила абсолютно гармоническое развитие в пушкинском «Веленью Божию, о Муза, будь послушна». Что сделал Пушкин? Он ввел языческую музу в православный контекст, став, если не будет дерзостью так сказать, крестным этой парнасской обитательницы. Но ведь и великие святые первых веков христианства сперва были язычниками! И эллины прозревали божественный вектор творчества в античных гимнах:
Музы, молю - из толпы многогрешного рода людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу.
В современной поэзии Бог занимает ровно такое место, какое Он занимает в душах поэтов. Поэзия не существует в вакууме, она – часть социума и несет в себе все его беды и победы. Секуляризация, обмирщение поэзии – неизбежное следствие 70 лет «воинствующего атеизма». В половинчатые годы между «оттепелью» и «застоем» Бог вернулся в поэзию уже не «крохотным божиком» Маяковского, но еще объектом языческих, часто невежественных упражнений в «поэтической отваге» и риторическим приемом, обозначающим интеллигентски-романтическую фигуру речи – или умолчания без всякого реального содержания веры, как у Б. Окуджавы: «Господи мой Боже, зеленоглазый мой» и т.д. Очень модно было произносить залихватские фразы наподобие: «У меня с Богом сложные отношения» и пр. и писать об этом стихи типа «Чайка – плавки Бога» или сравнивать Распятого с «инструктором лечебной гимнастики». Это было бы неправильно рассматривать как кощунство, ибо невежество само по себе не кощунство, а общественная драма.
Но в то же время писались глубоко религиозные стихи, например, А. Солодовникова и В. Блаженного. В это же время в поэзию входило первое поколение с ясно выраженным чувством Бога. Вообще Богоприсутствие в стихах чаще опосредованно и проявляется через чувства и образы. Так было у многих выдающихся советских поэтов – А. Межирова, О. Чухонцева, Б. Примерова и др. Ежеминутное поминание Бога в стихах не только не доказывает Его присутствия, но и является прямым нарушением Заповеди.
Сегодня поэзия переживает глубочайший духовный кризис. Пресловутое «падение интереса к поэзии» — всего лишь отражение духовной пустоты самой поэзии, которая не отвечает на запросы общества и занята в основном бесплодным, безблагодатным и мало кому интересным самовыражением.
— В чем Вы видите сейчас призвание поэтов, живущих в глубинке?
— Призвание поэта никоим образом не связано с местом проживания. Оно универсально и состоит в сокровенном служении Отечеству и сбережении родного языка.
— По Вашему мнению, какова сейчас миссия русского народа, как можно определить его духовное состояние?
— Миссия русского народа сегодня связана, прежде всего, с выживанием и сохранением нации в условиях разрушительного «мультикультурализма». Но сохранение нации имеет и обратную сторону – ксенофобию, отрицание «чужого», «другого». Русский имперский народ всегда интуитивно соблюдал баланс между максимой «несть ни эллина, ни иудея» и собственной идентичностью. Сегодня этот баланс опасно нарушен. Его восстановление во многом зависит от политиков, но неизмеримо больше – от Церкви. Возвращение в Церковь – важнейшее свидетельство духовного выздоровления народа.
— Вы писали о том, что один из русских поэтов - Осип Мандельштам - смог воспринять Таинство Евхаристии («И Евхаристия, как вечный полдень, длится./Все причащаются, играют и поют»). Какие духовные высоты в христианском Богопознании Вы замечаете у современных поэтов?
— Мандельштам по исповеданию был лютеранином, по крови – евреем, по призванию – русским поэтом. Приведенные стихи, которые я люблю до сердечной дрожи, лишний раз доказывают, насколько Поэзия выше поэта, через которого провозвещаются истины, часто не вполне ясные или доступные ему в обычной жизни. Так было во все времена («Пока не требует поэта…» и т.д.), и наши ничем от других не отличаются в этом смысле. Св. праведный Иоанн Кронштадтский называл Бога «препростым существом». По мере отпадения от Бога человек все более усложняется грехом. Этим объясняется мнимая «сложность» сегодняшнего поэтического языка, недоступного большинству, тогда как стихи без лукавого мудрствования доступны абсолютно всем. Я проверяла эту нехитрую истину множество раз на людях из самых разнообразных социальных слоев. На тех, кто никогда и стихов-то не читал и не слыхал.
Когда читаешь или слушаешь стихи, не думаешь о «духовных высотах», но испытываешь высокое просветление чувств и разума и желание оставаться на этой высоте. И вот это слияние с другим, а через него – со всем и всеми есть высшее проявление – и прославление – Христа в стихах.
— Пожалуйста, приведите стихотворения, которые, по Вашему мнению, более соответствуют теме и моменту.
Александр Солодовников
* * *
Как дерево в саду, Ты подстригал меня,
Побеги счастья все срезал, не дав развиться.
Угас ребенок мой, что был мне краше дня.
Рассыпалась семья, и вот я сам в темнице.
Но я люблю Тебя, Отцовская рука,
Мне наносящая пронзительные раны.
И сердце полнит мне блаженство, не тоска.
Люблю Тебя, люблю
и в гимнах славить стану.
* * *
Лен, голубой цветочек,
Сколько муки тебе суждено.
Мнут тебя, трепят и мочат,
Из травинки творя полотно.
Все в тебе обрекли умиранью,
Только часть уцелеть должна,
Чтобы стать драгоценною тканью,
Что бела, и тонка, и прочна.
Трепи, трепи меня, Боже!
Разминай, как зеленый лен.
Чтобы стал я судьбой своей тоже
В полотно из травы превращен.
/1938-1956/
Василий Андреевич Жуковский – великий поэт и переводчик, автор множества элегий, посланий, песен, романсов, баллад и эпических произведений, родоначальник русского романтизма.
Жизнь Жуковского, как частного и государственного человека (он был воспитателем наследника престола, будущего царя Александра II, при котором было отменено крепостное право), неотделима от его жизни в литературе. При этом она настолько же необычна, насколько и поэтична. В ней было много светлого, но и много трагического, печального.
Однажды Жуковский сказал: «Жизнь и поэзия – одно». Это были ключевые для его творческой судьбы слова, проникнуть в сокровенный смысл которых помогает его поэзия.
Жуковский считал поэтический дар даром Божиим. Поэзия воспринималась им в общественно-религиозном духе: «Поэзия небесной религии сестра земная». Ее назначение свято: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли». Поэтическое искусство и его создания – это воплощение и выражение Бога в предельно сгущенных и разнообразных формах. Бог дает нам возможность созерцать поэтические картины, верил Жуковский, чтобы мы никогда не забывали о прекрасной и совершенной небесной жизни, существующей там, где пребывает Он. Так между земной жизнью и жизнью небесной устанавливаются родство, близость, проницаемость и прочная связь.
Жизнь, по убеждению Жуковского, едина, она не прерывается и не исчезает, но разделяется на две области – земную («здесь») и небесную («там»). Пока человек ведет свое земное странствие, он не может покинуть землю и переселиться на небо. Однако души, перешедшие в небесную обитель и продолжающие там жизненное путешествие, тоже не могут вернуться к земному существованию. Истинно прекрасная, гармоничная, нравственно совершенная жизнь, конечно, находится там, где пребывает Бог. Там она вечная, счастливая и безгрешная. Земная жизнь, напротив, грешна, преходяща, временна, лишена совершенства и полна соблазнов, искушений, страданий. Чтобы человек уверовал в истинность небесной жизни, ему посланы от Бога видимые, осязаемые, чувствуемые и понимаемые знаки, символы настоящей, единственно подлинной жизни. Эти знаки, символы и есть поэтические признаки предметов и явлений. Благодаря тому, что человек постоянно ощущает их присутствие, в нем не иссякает вера в лучшую жизнь. Он стремится к своей небесной духовной родине, томится по ней, желая душой постичь вечное и бесконечное царство, в котором пребывает свободный дух. Эти желания побуждают человека улучшить и свою земную жизнь, и самого себя в нравственно-духовном отношении. Но, чтобы войти в небесную область бытия как можно менее греховным, нужно смыть с себя земные пороки, раскаяться в своих прегрешениях. Для этого человеку даны испытания и страдания, которые он не должен отвергать и на которые не должен сетовать. Страдание – это благо, посланное ему для очищения души от земной скверны.
Так за религиозным смыслом просматривается смысл общественный, состоящий в стремлении преобразить себя и земную жизнь в лучшую сторону и всячески тому содействовать.
Поэзия в религиозно-общественной деятельности – мост между двумя мирами. Она наделена особой духовной властью прозревать вечные, нетленные, прекрасные и совершенные образцы сквозь преходящие, временные предметы и явления «неистинной» земной жизни. Это придает поэзии двойственность и противоречивость: она одержима стремлением выразить человеческим языком сокровенные законы мироздания, но не может достигнуть желаемого вследствие загадочности внятных ей тайн и невыразимости их человеческим языком.
Творческим средоточием поэзии на земле выступает поэт, наделенный даром узнавать и выражать вечно-прекрасное в земном. Поскольку именно поэт узнает в предмете или явлении вечно-прекрасное, то не в силах отделить себя ни от предмета, ни от его выражения. Даже если бы он хотел отвлечься от предмета и его выражения, он потерпел бы неудачу: «…поэт, свободный в выборе предмета, не свободен отделить от него самого себя: что скрыто внутри его души, то будет вложено тайно, безнамеренно и даже противонамеренно и в его создание. Если он чист, то и мы не осквернимся, какие бы образы, нечистые или чудовищные, ни представлял он нам как художник…» .
Эти религиозно-романтические идеи важны для понимания поэзии Жуковского и всей русской литературы.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ:
Дон Лудвиг Камоэнс.
Дон Иозе Квеведо Кастель Бранка.
Васко, его сын *.
Смотритель главного госпиталя в Лиссабоне.
(1579)
Тесная горница а большом лазарете лиссабонском: стены голы, кое-
где обвалилась штукатурка: с одной стороны стол с бумагами и стул;
с другой большие кресла и за ними, ближе к стене, полуизломанная
кровать. На ней лежит Камоэнс и спит; к кровати прислонен меч;
над изголовьем висит на стене лютня, покрытая пылью. С правой сто-
роны дверь. Входит дон Иозе Квеведо вместе с смотрите-
лем госпиталя. У последнего эа поясом связкa ключей, под мышкой
большая книга.
___________
* Васко Мусинхо де Квевело Кастель Бранка, по свидетельству
знатоков португальской литературы, более всех других поэтов Порту-
галии приблизился к Камоэнсу. Его эпическая поэма "Альфонс Афри-
канский", в которой особенно замечательны изображение мучений
Фердинанда и описание сражения Алькассарского, издана в 1611 году.
(Примеч. В. А. Жуковского.)
И о з е К в е в е д о, с м о т р и т е л ь госпиталя, К а м о э н с.
К в е в е д о
Ой, ой, как высоко! Неужто выше
Еще нам подыматься?
С м о т р и т е л ь
Нет, пришли.
К в е в е д о
Ну, слава богу! я почти задохся...
Так здесь он?
С м о т р и т е л ь
Здесь. Вот, сами посмотрите,
Что у меня записано в реестре:
Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер -
И на двери десятый нумер; это он.
К в е в е д о
Ну, хорошо. Да разве боле ты
Об нем не знаешь?
С м о т р и т е л ь
К в е в е д о
И никогда
Об нем не слыхивал и не имеешь
Об нем понятия?
С м о т р и т е л ь
Какое тут
Понятие! Лишь был бы только нумер.
Что нам до имени, что нам до слухов?
Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер
И все тут; так записано в реестре.
К в е в е д о
Ты человек, я вижу, аккуратный;
И книги у тебя в порядке...
(Осматривается.)
Боже!
В какой тюрьме он заперт; как темно,
Тесно, нечисто! Стены голы; окна
С решетками, и потолок так низок,
Что душно.
С м о т р и т е л ь
Здесь до сих пор сумасшедших
Держали: но ему так захотелось
Быть одному, а этот нумер был
Никем не занят - так его сюда я
И перевел.
К в е в е д о
К безумным? поделом!
Ты поступил догадлив; я вижу,
Ты расторопный человек. Я всех бы
Прокляктых этих стихотворцев запер
В дом сумашедших. Тише! Кто лежит
Там на кровати? уж не он ли?
С м о т р и т е л ь
Он,
Синьор; он спит... Я разбужу.
К в е в е д о
Не трогай;
Я подожду, пока он сам проснется.
С м о т р и т е л ь
Так оставайтесь с богом здесь; а я
Пойду: есть дело...
К в е в е д о
Хорошо, поди -
И вот тебе за труд.
С м о т р и т е л ь
Благодарю,
Синьор.
(Уходит)
И о з е К в е в е д о и К а м о э н с.
К в е в е д о
Итак, я наконец его
Нашел. Трудненько было мне сюда
Карабкаться, и рад я, что могу
Немного отдохнуть. Когда б не сын,
Моя нога сюда не забрела бы;
Д мой пострел совсем рехнулся; горе
Мне с ним великое; не знаю сам,
Что делать; с отвращением смотрит он
На наше ремесло и не проценты
Считает-стопы, да стихи плетет,
Да о венках лавровых беспрестанно
И сонный и несонный бредит. Денег
Ему не надобно; все для него
Ровно, богач ли он иль нищий; мне,
Отцу, не хочет подражать, а вслед
За Камоэнсом рвется... Вот тебе
Твой Камоэнс, твой образец: изволь
Им любоваться! здесь, в госпитале,
В отрепье нищенском лежит с своими
Он лаврами,- седой, больой, иссохший,
дряхлый,
Безглазый, всеми брошенный, великий
Твой человек, твой славный Лузиады
Певец, сражавшийся перед Ораном
И перед Цейтою. Вот полюбуйся:
Он в доме сумасшедших, позабыт
Людьми, и все имущество его -
Покрытый ржавчиною меч да лютня
Без струн... Зачем он жил? и что он нажил?
Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер,
И все тут - так записано в реестре...
А я, над кем так часто он, бывало,
Смеялся, я, которого ослом,
Телячьей головой он называл,
Который на вес продаю изюм
Да виноград да в добрые крузады
Мараведисы превращаю, я -
Я человек богатый, свеж, румян
И пользуюсь всеобщим уваженьем;
Три дома у меня, и в море пять
Галер отправлено с моим товаром:
За славой он пошел, я за прибытком,
И вот мы оба здесь. Пускай его
Мой сын увидит и потом свой выбор
Пускай сам сделает. За тем-то я
Сюда и влез; пускай расскажет сыну
Сам этот сумасброд, какому вздору
Пожертвовал он жизнию своею...
Он шевелится, охает, открыл
Глаза...
К а м о э н с
Мой сон опять был на минуту;
То был не вечный сон, конец всему,
Не смерть, а только призрак смерти...
Кто здесь?
Неужто человек? Здесь? Человек?
У Камоэнса?.. Кто ты, друг? Чего
Здесь ищешь? Ты ошибся...
К в е в е д о
Нет, синьор,
Я вас искал, и дело мне до вас.
К а м о э н с
Ах да, я и забыл, что я пишу
Стихи! Вы, может быть, cиньp, хотите
Стихов на свадьбу иль на погребенье?
Иль слов для серенады? Потрудитесь
Порыться там в бумагах на столе -
Там всякой всячины довольно. Я
Беру недорого. Реаля два,
Не боле, пиесу.
К в е в е д о
Нет, синьор,
Не то...
К а м о э н с
Так, может быть, хотите вы,
Чтоб я для вас особенные сделал
Стихи? Нет, государь мой, я не в силах:
Вы видите, я болен; я едва
Таскаю ноги.
(Встает и, опираясь на меч, переходит к креслам,
в которые садится.)
Нет ни чувств, ни мыслей;
Что у меня найдется, тем и рад;
Извольте взять любое из запаса.
К в е в е д о
Не за стихами я сюда пришел.
Всмотрись в мое лицо, дон Лудвиг; разве
Не узнаешь меня?
К а м о э н с
Синьор, простите,
Не узнаю.
К в е в е д о
Не может быть; ты должен
Меня узнать.
К а м о э н с
Не узнаю, синьор.
К в е в е д о
В Калвасе мы ходили вместе в школу.
К а м о э н с
К в е в е д о
Да, в Калвасе. Мы частенько там
Друг с другом и дирались, я порядком
Ты иногда отделывал меня.
Подумай-вспомнишь: мы знакомы
с детства.
К а м о э н с
Синьор, прошу вас не взыскать; я стар,
И голова моя слаба; никак
Не вспомню, кто вы.
К в е в е д о
Боже мой, но, верно,
Меня узнаешь ты, когда скажу,
Что я Иозе Квеведо Кастель Бранка,
Сын крестной матери твоей, Маркитты?
К а м о э н с
Иозе Квеведо ты?
К в е в е д о
Да, я Иозе
Квеведо-тот, которого, бывало,
Ты называл телячьей головою,
Которого так часто ты...
К а м о э н с
Чего ж,
Ты ищешь здесь, Иозе Квеведо?
К в е в е д о
Как
Чего? Хотелось мне тебя проведать,
Узнать, как поживаешь. Правду молвить,
Мне на тебя невесело смотреть.
Ты худ, как мертвый труп. А я-гляди,
Как раздобрел. Так все идет на свете!
Кто на ногах-держись, чтоб не упасть.
Идти за счастьем скользко...
К а м о э н с
Правда, скользко.
К в е в е д о
Вот ты теперь в нечистом лазарете,
Больной полумертвец, безглазый, нищий,
Оставленный...
К а м о э н с
Зачем, Иозе Квеведо,
Считаешь ты на лбу моем морщины
И седины на голове моей,
Дрожащей от болезни?
К в е в е д о
Не сердися,
Друг, я хотел сказать, что времена
Переменяются, что вместе с ними
Переменяемся и мы. Теперь
Ты уж не тот красавчик, за которым
Так в старину все женщины гонялись,
С которым знать водила дружбу,- ты
Не прежний Камоэнс.
К а м о э н с
Не прежний, правда!
Но пусть судьбой разрушена моя
Душа, пускай все было то обман,
Чему я жизнь на жертву добровольно
Принес, - поймешь ли это ты? Моим
Cудьей бытьть может ли какой-нибудь
Квеведо?
К в е в е д о
(про себя)
Вот еще! Как горд! когда б
Не сын, тебе я крылья бы ошиб.
(Bcлyx.)
Твои слова уж чересчур суровы;
Другого я приема ожидал
Oт старого товарища. Но, правда,
Ты болен, иначе меня бы встретил
Ты дружелюбней. Нам о многом прошлом
Друг с другом можно поболтать.
Ведь детство
Мы вместе провели: то было время
Веселое... Ты помнишь луг за школой,
Где мы, бывало, в мяч играли? Помнишь
Высокий вяз... кто выше влезет? Ты
Всегда других опережал. А наша
Игра в охоту - кто олень, кто псарь,
А кто собаки... то-то было любо:
Вперед! крик, лай, визжанье, беготня...
Что? помнишь?
К а м о э н с
К в е в е д о
А походы наши
В соседний сад, и там осада яблонь,
И возвращение домой с добычей?
А иногда с садовником война
И отступленье?
К а м о э н с
Да; то было время
Веселое! Мы были все народ
Неугомонный.
К в е в е д о
Да, лихое племя!
А наш крутой пригорок, на котором
Лежала груда камней? Он для нас
Был крепостью; ее мы брали штурмом.
И было много тут подбитых глаз
И желваков...
К а м о э н с
Вот этот мой рубец
Остался мне на память об одном
Из наших подвигов тогдашних...
К в е в е д о
Правду
Сказать, не раз могла потеха стоить
Кам дорого. Вот, например, морской
Поход наш по реке. Мы все устали
И воротились; ты ж один...
К а м о э н с
Да, мне
Казалось, что вдали передо мной
Был новый, никогда еще никем
Не посещенный свет; во что б ни стало
К нему достигнуть я решился; сила
Теченья мне препятствовала долго
Мой замысел исполнить; наконец
Ее я одолел и вышел гордо
На завоеванный, желанный берег...
О, молодость! о, годы золотые!..
(Помолчав.)
Дай руку мне! ты знаешь, мы с тобою
В то время не были друзьями: ты
Казался - но, быть может, не таков ты,
Каким тогда казался нам... Ну, дай же
Мне руку; в детстве ты со мной играл,
Со мной делил веселье; а теперь
Туманный вечер мой ты осветил
Воспоминанием прекрасной нашей
Зари... Я так один - хотя б ты был
И злейший враг мой, мне тебя теперь
Обнять от сердца должно...
(обнимает его.)
К в е в е д о
(помолчав)
Ну, скажи же,
Как жил ты, что с тобой происходило
С тех пор, как мы расстались? Мне отец
Велел науки кончить и покинуть
Калвас и в Фигуэру ехать. Там
Иная сказка началась: пришлося
Не об игре уж думать - о работе.
К а м о э н с
Меня судьба перевела в Коимбру,
Святилище науки; там впервые
Услышал я Гомера; мантуанский
Певец меня гармонией своей
Пленил, и прелесть красоты
Проникла душу мне; что в ней дотоле
Невидимо, неведомо хранилось,
То вдруг в чудесный образ облеклось;
Что было тьма, то стало свет, и жизнью
Затрепетало все, что было мертвым;
И мне во грудь предчувствие чего-то
Невыразимого впилося...
К в е в е д о
Я,
Признаться, до наук охотник был
Плохой. Отец меня в сидельцы отдал
Знакомому купцу; и должно правду
Сказать, уж было у него чему
Понаучиться: он считать был мастер.
А ты?
К а м о э н с
Промчались годи, в школе стало
Мне тесно: я последовал влеченью
Души-увидел Лиссабон, увидел
Блестящий двор, и короля во славе
Державного могущества, и пышность
Его вельмож... Но я на это робко
Смотрел издалека и, ослепленный
Блестательной картиною, за призрак
Ее считал.
К в е в е д о
Со мной случилось то же
Точь-в-точь, когдана биржу в первый раз
Я эаглянул и там увидел горы
Товаров...
К а м о э н с
В это время встретил я
Ее... О боже! как могу теперь,
Разрушенный полумертвец, снести
Воспоминание о том внезапном,
Неизглаголанном преображенье
Моей души!.. Она была прекрасна,
Как бог в своей весне, животворящей
И небеса и землю!
К в е в е д о
И со мной
Случилось точно то ж. У моего
Хозяина была одна лишь дочь,
Наследница всему его именью;
Именье ж накопил себе старик
Большое; мудрено ли, что мое
Заговорило сердце?
К а м о э н с
(не слушая его)
О святая
Пора любви! Твое воспоминанье
И здесь, в моей темнице, на краю
Могилы, как дыхание весны,
Мне освежило душу. Как тогда
Все было в мире отголоском звучным
Моей любви! каким сияньем райским
Блистала предо мной вся жизнь с своим
Страданием, блаженством, с настоящим,
Прошедшим, будущим!.. О боже! боже!..
К в е в е д о
Отцу я полюбился: он доволен
Был ловкостью моей в делах торговых
И дочери сказал, что за меня
Ее намерен выдать: дочь на то
Сказала: "воля ваша", и тогда же
Нас обручили...
К а м о э н с
О, блажен, блажен,
Кому любви досталася награда!..
Мне не была назначена она.
Нас разлучила: в монастырской келье
Младые дни ее угасли: я
Был увлечен потоком жизни: в буре
Войны хотел я рыцарски погибнуть,
Сел на коня и бился под стенами
Марокко, был на штурме Цейты;
Из битвы вышел я полуслепым,
А смерть мне не далась.
К в е в е д о
Со мною было
Не лучше. Я с женой недолго пожил:
Бедняжка умерла родами... Сильно
По ней я горевал... Но мне наследство
Богатое оставила она,
И это, наконец, кое-как стало
Моей отрадой.
К а м о э н с
Все переживешь
На свете... Но забыть?.. Блажен, кто носит
В своей душе святую память, верность
Прекрасному минувшему! Моя
Душа ее во глубине своей,
Как чистую лампаду, засветила,
И в ней она поэзией горела.
И мне была поэзия отрадой:
Я помню час, великий час, меня
Всего пересоздавший. Я лежал
С повязкой на глазах в госпитале:
Тьма вкруг меня и тьма во мне...
И вдруг - сказать не знаю - подошло,
Иль нет, не подошло, а подлетело,
Иль нет, как будто божие с небес
Дыханье свеяло - свежо, как утро,
И пламенно, как солнце, и отрадно,
Как слезы, и разительно, как гром,
И увлекательно, как звуки арфы,-
И было то как будто и во мне
И вне меня, и в глубь моей души
Оно вливалось, и волшебный круг
Меня тесней, теснее обнимал;
И унесен я был неодолимым
Могуществом далеко в высоту,..
Я обеспамятел: когда ж пришел
В себя - то было первая моя
Живая песня. С той минуты чудной
Исчезла ночь во мне и вкруг меня;
Я не был уж один, я не был брошен;
Страданий чаша предо мной стояла,
Налитая целебным питием;
Моя душа на крыльях песнопенья
Взлетела к богу и нашла у бога
Утеху, свет, терпенье и замену
К в е в е д о
Мне посчастливилось; свое богатство
Удвоил я; потом ушестерил...
А ты как? Что потом с тобой случилось?
К а м о э н с
Я в той земле, где схоронил ее,
Не мог остаться. Вслед за Гамой славный
Путь по морям я совершил, и там,
Под небом Индии, раздался звучно
В честь Португалии мой голос: он
Был повторен волнами Тайо; вдруг
Услышала Европа имя Гамы
И изумилась; до пределов Туле
Достигнул гром победный Лузиады.
К в е в е д о
А много ль принесла тебе она?
У нас носился слух...
К а м о э н с
Мне принесла
Гонение и ненависть она.
Великих предков я ничтожным внукам
Осмелился поставить в образец,
Я карлам указал на великанов -
И правда мне в погибель обратилась:
И то, что я любил, меня отвергло,
И что моей я песнию прославил,
Тем был я посрамлен - и был, как враг,
Я Португалией моей отринут...
(Помолчав.)
Я муж, и жалобы я ненавижу;
Но всю насквозь мне душу этa рана
Прогрызла; никогда не заживет
Она и вечно, вечно будет рвать
Меня, как в оный миг разорвала,
Когда отечество так беспощадно
От своего поэта отреклося.
К в е в е д о
Ну, не крушись; забудь о прошлом; кто
Не ошибается в своих расчетах?
Теперь не удалось-удастся после.
К а м о э н с
И для меня однажды солнце счастья
Блеснуло светлою зарей. Когда
Король наш Себастьян взошел на трон,
Его орлиный взор проник в мою
Тюрьму, с меня упала цепь, и свет
И жизнь возвращены мне были снова;
Опять весна в груди моей увядшей
Воскресла... но то было на минуту:
Все погубил день битвы Алькассарской.
Король наш пал великой мысли жертвой
И Португалия добычей стала
Филиппа... Страшный день! о, для чего
Я дожил до тебя!
К в е в е д о
Да, страшный день!
Уж нечего сказать! И с той поры
Все хуже нам да хуже. Бог на нас
Прогневался. По крайней мере, ты
Похвастать счастием не можешь.
К а м о э н с
Солнце
Мое навек затмилось, и печально
Туманен вечер мой. Забыт, покинут,
В болезни, в бедности я жду конца
На нищенской постели лазарета.
Один мне оставался друг - он был
Невольник; иногда я называл
Его в досаде черною собакой.
Но только что со мной простилось счастье,
Он сделался хранителем моим:
Он мне служил, и для меня работал,
И отдавал свою дневную плату
На пищу мне. Когда ж болезнь меня
К постели приковала, день и ночь
Сидел он надо мной и утешал
Меня отрадными словами ласки,
И, сам больной, по улицам таскался
За подаянием для Камоэнса.
И наконец, свои истратив силы,
Без жалобы, без горя, за меня
Он умер - черная собака!.. Бог
То видел с небеси... Покойся, друг,
Последний друг мой на земле, в твоей
Святой могиле! там тебе приютно,
А на земле приюта не бывает.
К в е в е д о
(про себя)
Теперь пора мне к делу приступить.
(Ему.)
Сердечный друг, тебе удел нелегкий
Достался, нечего сказать! Ты славил
Отечество, и чем же заплатило
Оно тебе за славу? Нищетой.
С надеждами пошел ты в путь, а с чем
Пришел назад? Ровнехонько ни с чем.
И вот теперь, при нашей поздней встрече,
Когда твою судьбу сравню с моею,
То, право, кажется - не осердися,-
Что выбор мой сто раз благоразумней
Был твоего. Вот видишь, я богат;
По всем морям товар мой корабли
Развозят; а бывало, на меня
Смотрел ты свысока. Сказать же правду,
Хоть лаврами я лба и не украсил,
Но, кажется, что на вес мой барыш
Тяжеле твоего...
К а м о э н с
Ты в барышах -
Не спорю. Но на свете много есть
Вещей возвышенных, не подлежащих
Ни мере, ни расчетам торгаша.
Лишь выгодой определять он может
Достоинство; заметь же это, друг:
Лавровый лист скупать ты на вес можешь,
Но о венках лавровых не заботься.
К в е в е д о
(про себя)
Уж не смеется ль он yад нашим званьем?..
Постой, уж попадись ко мне ты в руки,
Я отплачу тебе порядком.
(Ему.)
Ты
Обиделся, я вижу; а в тебе
Я искренно участье принимаю.
Да я и с просьбою пришел; послушай,
Оставь ты лазарет свой, сделай дружбу,
Переселись ко мне; мой дом просторен;
Чужим найдется много места в нем,
Не только что друзьям. Ну, Камоэнс,
Не откажи мне; перейти в мой дом,
Ты у меня свободно отдохнешь
От прошлых бед, и мой избыток
Охотно я с тобою разделю...
Не слышишь, что ли, Камоэнс?
К а м о э н с
Что? что
Ты говоришь? Меня к себе, в свой дом
Зовешь?
К в е в е д о
Да, да! К себе, в свой дом, тебя
Зову. Согласен ли?
К а м о э н с
Жить у тебя?
Но, может быть, ты думаешь, Квеведо...
Нет, нет! твое намеренье, я в этом
Уверен, доброе - благодарю;
Но мне и здесь покойно: я доволен;
Нет нужды мне тебя теснить; да в этом
И радости не будет никакой:
О радостях давно мне и во сне
Не грезится.
К в е в е д о
Меня ты потеснишь?
Помилуй, что за мысль! Ты мне, напротив,
Полезен можешь быть; я от тебя
Жду помощи великой.
К а м о э н с
От меня?
Ждешь помощи? И я могу тебе
Полезен быть? я? я? мечтатель жалкий,
Который никому и ни на что
Не нужен был на свете и себя
Лишь только погубить умел? Квеведо,
Не шутишь ли?
К в е в е д о
Какая шутка! Сам
Ты рассуди; дал бог мне сына - ну,
Уж нечего сказать, таких немного,
Каков мой Васко; он до этих пор
Был радостью моей, и я им хвастал
И уж заране веселил себя
Надеждою, что он мое богатство,
Которому всему один наследник,
Удвоит, мне, как должно, подражая,-
Ан нет, иначе вышло на поверку:
Отцовским званьем он пренебрегает,
В проклятые зарылся пергаменты,
Ударился в стихи, в поэты метит.
К а м о э н с
Безумство! жалккй бред!
К в е в е д о
Я то же сам
Ему пою; да он не верит. Музы -
Ему отец, и мать, и все земное
Его богатство.
К а м о э н с
Так мечтают все
Они, но то обман...
К в е в е д о
Напрасно я
Увещевал его: он слов моих
И понимать не хочет. Видишь ли теперь,
Как много мне ты можешь бить полезен,
Дружище? Укажи ему на твой
Пример, пускай узнает он, как ты,
Его достойный образец, был щедро
От света награжден; пусть Камоэнса
Увидит он в госпитале, больного,
В презренье, в нищете, быть может...
К а м о э н с
Так
Пускай меня увидит он! Пришли
Его сюда; я вылечу его
От гибельной мечты. Слепец! безумец!
Ненужною доселе жизнь свою
Я почитал; теперь мне все понятно:
Им пугалом должна служить она!
К в е в е д о
Так ты его остережешь? спасешь?
К а м о э н с
Остерегу, спасу... Пришли его
Сюда...
К в е в е д о
Он недалеко; крылья имя
Твое придаст ему; через минуту
Он будет здесь; и вместе с ним в мой дом
Пожалует желанный гость - не правда ль?
Ты будешь, друг?
К а м о э н с
Увидим.
К в е в е д о
Ну, прости же,
Любезный.
(Про себя)
Слава богу! все как должно
Улажено. Лишь только б сына он
На путь наставил... сам же... что за дело
Мне до него!.. Пускай в госпитале
Околевает.
(Уходит.)
К а м о э н с
(один)
Я устал; все силы
Мои истощены; и жар и холод
Я чувствую; в глазах моих темнеет;
Уж не она ль? Не смерть ли, званый друг,
Ко мне подходит?..
(Помолчав.)
Всех я схоронил;
Все, что любил я, что меня любило,
Давно во гробе... Я стою один
Перед своей могилою, один...
И не протянет мне никто руки,
Чтобы помочь в нее сойти; свалюся
Туда. как чумный труп, рукой наемной
Толкнутый в общий гроб. Счастлив
стократно
Простой поселянин! Трудом прилежным
Довольный, скромный, замыслов высоких
Не ведая, своей тропинкой он
Идет; когда же смертный час его
Наступит, он, в кругу своих, близ доброй
Жены, участницы всего, что было
И горького и радостного в жизни,
Среди детей, воспитанных с любовью,
Смиренно, тихо, ясно умирает;
И всеми он любим, и, с ним прощаясь,
Все плачут, и глаза ему родная
Рука при смерти зажимает. Я же?
О, как меня все обмануло! Я
Жил одинок и одинок умру...
Сокровищем она казалась мне
В тот час, когда нас буря окружала,
Когда корабль наш об утес в щепы
Расшибся,- да, сокровищем тогда
Она, мое созданье, Лузиада,
Казалась мне! и в море с Лузиадой
Я кинулся, и отдал на пожранье
Волнам все, все, и с гордым торжеством
На берег нищим вышел... спасена
Была мое созданье, Лузиада!
Час роковой! погибельная песнь!
Погибельный венец, мне данный славой!
Для них от мирного, земного счастья
Отрекся я - и что ж от них осталось?
Разуверение во всем, что прежде
Я почитал высоким и прекрасным...
(Помолчав.)
Мне холодно, и дрожь в моих костях:
Последняя минута Камоэнса -
И никого, чтоб вздох его принять!
В прошедшем ночь, в грядущем ночь;
расстроен.
Разрушен гений; мужество и вера
Потрясены, и вся земная слава
Лежит в пыли... Что жизнь моя была?
Безумство, бешенство... он справедливо
Сказал: барыш мечтателя - мечта.
К а м о э н с и В а с к о К в е в е д о.
В а с к о
Здесь, сказано, могу его найти...
Ах, вот он!.. Это он!.. Таким видал я
Его во сне... но только бодрым, смелым,
И молнии в глазах, и голова,
Поднятая торжественно и гордо...
Что нужды! Это он... Хотя и стар
И хил, по на лице его печать
Его великой песни.
К а м о э н с
Кто тут?
В а с к о
Васко
Квеведо, сын знакомца твоего,
Иозе Квеведо...
К а м о э н с
Ты?
В а с к о
Отец меня
Прислал сюда, дон Лудвиг, пригласить
Тебя в наш дом переселиться; там
Найдешь достойное тебя жилище
И дружбу... но не рано ль я пришел?
К а м о э н с
Когда б промедлил час, пришел бы поздно.
Приближься, посмотри: уж надо мной
Летает ангел смерти; для меня
Все миновалось; но прими совет
От умирающего Камоэнса
И сохрани его на пользу жизни...
В а с к о
Ты умираешь?.. Нет, не может быть,
Чтоб умер Камоэнс!
К а м о э н с
Минуты, друг,
Нам дороги; послушай, сын мой, ты,
Я слышал от отца, служенью муз
Жизнь посвятить свою желаешь... правду ль
Сказал он?
В а с к о
Правду, я клянуся богом!
К а м о э н с
Одумайся; то выбор роковой;
Ты молод, и твоя душа, земного
Еще не ведая, стремится к небу,
И ты свое стремление зовешь
Любовию к поэзии, от неба
Исшедшей, как твоя душа. Но знай,
Любовь еще не сила; постигать
Не есть еще творить; а увлекаться
Стремлением к великому еще
Не есть великого достигнуть.
В а с к о
К а м о э н с
Так загляни ж во глубину своей
Души, и что ее бы ни влекло -
Самонадеянность, иль просто детский
Позыв на подражанье, иль тревога
Кипучей младости, иль раздраженье
Излишне напряженных нерв-себя,
Мой друг, не ослепляй. Другие все
Искусства нам возможно приобресть
Наукою; поэта же творит -
Святейшее оставив про себя -
Природа; гении родятся сами;
Нисходит прямо с неба то, что к небу
Возносит нас.
В а с к о
Того, что происходит
Теперь во мне и что я сам такое,
Я изъяснить словами не могу.
Но выслушай мою простую повесть:
Ребенком тихим, книги лишь одни
Любя, я вырос, преданный мечтанью.
Мой взор был обращен во внутрь моей
Души; я внешнего не замечал;
Уединение имело голос,
Понятный для меня; и прелесть лунных
Ночей меня стремила в область тайны.
На путь отца смотрел я с отвращеньем;
Меня влекло неведомо к чему...
Вдруг раздалась чудесно Лузиада -
И стало все во мне светло и ясно;
Сомненье кончилось, и выбирать
Уж нужды не было... за ним, за ним!
В моей душе гремело и пылало;
И каждое биенье сердца мне
Твердило то ж: за ним! за ним!.. И власть,
Влекущая меня, неодолима.
Теперь реши, поэт ли я иль нет?
К а м о э н с
Свидетель бог! твои глаза блестят,
Как у поэта; но послушай, друг,
Хотя б их блеск и правдe говорил,
Остановись, не покидай смиренной
Тропы, протянутой перед тобою;
Судьба тебе добра желает; мне
Поверь, я дорогой купил ценой
Признание, что счастие земное
Не на пути поэта.
В а с к о
Дай его
Мне заслужить - и пусть оно погибнет!
К а м о э н с
Слепец! тебя зовет надежда славы.
Но что она? и в чем ее награды?
Кто раздает их? и кому они
Даются? и не все ль ее дары
Обруганы завидующей злобой?
За них ли жизнь на жертву отдавать?
Лишь у гробов, которым уж никто
Завидовать не станет, иногда
Садит она свой лавр, дабы он цвел
Над тлением, которое когда-то
Здесь человеком было и страдало,
Нося торжественно на голове
Под лаврами пронзительные терны.
Но для того, кто в гробе спит, навеки
Бесчувственный для здешних благ и бед,
Не все ль равно - полынь ли над костями
Его растет иль лавр... Не вся ль тут слава?
В а с к о
Я молод, но уж мне видать случалось,
Как незаслуженно ее венец
Бесстыдная ничтожность похищала,
Ругаяся над скромно-молчаливым
Достоинством? Но для меня не счастье,
Не золото - скажу ли? - и не слава
Приманчивы...
К а м о э н с
Не счастье и не слава?
Чего же ищешь ты?
В а с к о
О, долго, долго
Хранил я про себя святую тайну!
Но посвященному, о Камоэнс,
Тебе я двери отворю в мое
Святилище, где я досель один
Доступному мне божеству молился.
Нет, нет! не счастия, не славы здесь
Ищу я: быть хочу крылом могучим,
Подъемлющим родные мне сердца
На высоту, зарей, победу дня
Предвозвещающей, великих дум
Воспламенителем, глаголом правды,
Лекарством душ, безверием крушимых,
И сторожем нетленной той завесы,
Которою пред нами горний мир
Задернут, чтоб порой для смертных глаз
Ее приподымать и святость жизни
Являть во всей ее красе небесной -
Вот долг поэта, вот мое призванье!
К а м о э н с
О молодость на крыльях серафимских!
Как мало ход житейского тебе
Понятен! возносить на небеса
Свинцовые их души, их слепые
Глаза воспламенять, глухонемых
Пленять гармонией!..
В а с к о
Что мне до них,
Бесчувственных жильцов земли иль дерзких
Губителей всего святого! Мне
Они чужие. Для чего творец
Такой им жалкий жребий избрал, это
Известно одкому ему; он благ
И справедлив; обителей есть много
В дому отца - всем будет воздаянье.
Но для чего сюда он их послал,-
О, это мне понятно. Здесь без них
Была ли бы для душ, покорных богу,
Возможна та святая брань, в которой
Мы на земле для неба созреваем?
Мы не за тем ли здесь, чтобы средь тяжких
Скорбей, гонений, видя торжество
Порока, силу зла и слыша хохот
Бесстыдного разврата иль насмешку
Безверия, из этой бездны вынесть
В душе неоскверненной веру в бога?..
О Камоэнс! Поэзия небесной
Религии сестра земная; светлый
Маяк, самим создателем зажженный,
Чтоб мы во тьме житейских бурь не сбились
С пути. Поэт, на пламени его
Свой факел зажигай! Твои все братья
С тобою заодно засветят каждый
Хранительный свой огнь, и будут здесь
Они во всех странах и временах
Для всех племен звездами путевыми;
При блеске их, что б труженик земной
Ни испытал,- душой он не падет,
И вера в лучшее в нем не погибнет.
О Камоэнс! о, верь моим словам!
Еще во мне того, что в этот миг
Я чувствую, ни разу не бывало;
Бог языком младенческим моим
С тобою говорит: ты совершил
Свое святое назначенье, ты
Свой пламенник зажег неугасимо;
Мне в душу он проник, как божий луч;
И скольких он других согрел, утешил!
И пусть разрушено земное счастье,
Обмануты ласкавшие надежды
И чистые обруганы мечты...
Об них ли сетовать? Таков удел
Всего, всего прекрасного земного!
Но не умрет живая песнь твоя;
Во всех веках и поколеньях будут
Ей отвечать возвышенные души.
Ты жил и будешь жить для всех времен!
Прямой поэт, твое бессмертно слово!
К а м о э н с
Его глаза сверкают, щеки рдеют;
Пророчески со мной он говорит;
От слов его вся внутренность моя
Трепещет; не самим ли богом прислан
Ко мне младенец этот?.. Ты, мой сын,
Лишь о грядущем мыслишь - оглянись
На настоящее и на меня,
Певца таоей великой Лузиады.
Смотри, как я, в нечистом лазарете,
Отечеством презренный и забытый
Людьми, кончаю жизнь на том одре,
Где за два дня издох в цепях безумный.
Таков в своих наградах свет: страшись
Моей стези; беги надежд поэта!
В а с к о
Бежать твоих надежд, твоей стези
Страшиться?.. Нет, бросаюсь на колени
Перед твоей страдальческой постелью,
На коей ты, как мученик смиренный,
Зришь небеса отверзтые, где ждет
Тебя твой бог, тебя не обманувший.
Благодарю тебя, о Камоэнс,
За все, чем был ты для моей души!
И здесь со мной тебя благодарят
Все современники и всех времен
Грядущих верные друзья святыни,
Поклонники великого, твои
По чувству братья. Пусть людская злоба,
Презрение, насмешка, нищета
Достоинству в награду достаются -
Прекрасней лавра, мученик, твой терн!
И умереть в темнице лазарета
Верх славы... О судьба! дай в жизни мне
Быть Камоэнсом! дай, как он, быть светом
Отечества и века моего
Величием! - и все земные блага
Тебе я отдаю на жертву!
К а м о э н с
О!
Клянусь моей последнею минутой,
И всей моей блаженно-скорбной жизнью,
И всем святым, что я в душе хранил,
И всеми чистыми ее мечтами
Клянуся, ты назначен быть поэтом.
Не своелюбие, не тщетный призрак
Тебя влекут - тебя зовет сам бог;
К великому стремишься ты смиренно,
И ты дойдешь к нему - ты сердцем чист
В а с к о
Дойду?.. О Камоэнс! ты ль это мне
Пророчишь?.. Повтори ж мне, буду ль я
Поэтом?
К а м о э н с
Ты поэт! имей к себе
Доверенность, об этом часе помни;
И если некогда захочет взять
Судьба свое и путь твой омрачится -
Подумай, что своим эфирным словом
Ты с Камоэнсовых очей туман
Печали свеял, что в последний час,
Обезнадеженный сомненьем, он
Твоей душой был вдохновлен, и снова
На пламени твоем свой прежний пламень
Зажег - и жизнь прославил, умирая.
О, помни, друг, об этом часе, помни
О той руке, уж смертью охлажденной,
Которая на звание поэта
Теперь тебя благословляет. Жизнь
Зовет на битву! с богом! воссияй
Прекрасным днем, денница молодая!
А Камоэнсово уж солнце село,
И смерть над ним покров свой расстилает.
В а с к о
Ты не умрешь. На имени твоем
Покоится бессмертье.
К а м о э н с
Так, оно
На нем покоится. Его призыв
Я чувствую: я был поэт вполне.
Неправедно роптал я на страданье;
Мне в душу бог вложил его - он прав;
Страданием душа поэта зреет,
Страдание святая благодать...
И здесь любил я истину святую,
И голос мой был голосом ее;
И не развеется, как прах ничтожный,
Жизнь вдохновенная моя; бессмертны
Мои мечты; их семена живые
Не пропадут на жатве поколений.
Пред господа могу предстать я смело.
В а с к о
Что, что с тобой?..
В эту минуту совершается видение: над годовою Камоэнса
является дух в образе молодой девы, увенчанной лаврами,
с сияющим крестом на груди. За нею яркий свет.
К а м о э н с
Оставь меня, мой сын!
Я чувствую, великий час мой близко...
Мой дух опять живой исполнен силы;
Меня зовет знакомый сердцу глас;
Передо мной исчезла тьма могилы,
И в небесах моих опять зажглась
Моя звезда, мой путеводец милый!..
О! ты ль? тебя ль час смертный мне отдал,
Моя любовь, мой светлый идеал?
Тебя, на рубеже земли и неба, снова
Преображенную я вижу пред собой;
Что здесь прекрасного, великого, святого
Я вдохновенною угадывал мечтой,
Невыразимое для мысли и для слова,
То все в мой смертный час прияло образ
твой
И, с миром к моему приникнув изголовью,
Мне стало верою, надеждой и любовью.
Так, ты поэзия: тебя я узнаю;
У гроба я постиг твое знаменованье.
Благословляю жизнь тревожную мою!
Благословенно будь души моей страданье!
Смерть! смерть, великий дух! я слышу
весть твою;
Меня всего твое проникнуло сиянье!
(Подает руку Виску, который падает на колени.)
Мой сын, мой сын, будь тверд, душою
не дремли!
Поэзия есть бог в святых мечтах земли.
(Умирает.)
